Дети луны

Сборник рассказов, написанных мною в 2011 году. Возможно, когда-то их опубликую. 

МИКЛА

 

Наступление утра было подобно приходу незваного гостя, солнечные лучи вошли в неё словно войско безжалостных завоевателей. Затерявшийся во снах дворец ее тонких ночных переживаний был смыт потоком обыденной приземленности. Суета в очередной раз повергла оземь Вечность. Ее амебообразная соседка по койке, которую девичий коллектив дружно нарек «Надюша  Мусоровоз», даже во сне не переставала наполнять комнату своим фирменным ароматом. Луч заглянувшего в окно солнца с безукоризненной точностью указал на свисавший с кровати бок Надюши чтобы заблестеть в каплях выступившего пота. Тошнота медленно и неотвратимо сомкнула свои удушающие объятия на ее шее, но Микла уже давно перестала бояться этого чувства. Со дня ее приезда в детско-юношеский оздоровительный лагерь минуло десять дней, и за это время тошнота стала частью ее самой, отвращение к окружающему миру въелось в ее существование как нежданно подселившийся родственник. Микла даже мысленно поздоровалась с этим рвотным рефлексом, поскольку она была вежливой девушкой. 

 

А затем полилась музыка и её пальцы дернулись. Хотя Микла уже знала, что это обман, она все равно разочарованно вздохнула, когда многообещающие аккорды вылились в примитивную мелодию, а певица визгливым голосом затянула песню о разбитой любви. Это было даже хуже, чем горячо обожаемая одним из ее одноклассников особо блевотная разновидность тяжелого рока, это было уродливой насмешкой над классической музыкой. В комнату вошла вожатая и объявила подъем.

 

Микла уже в точности знала, что ждет ее дальше. Через несколько минут запухшая от долгого сна тринадцатая палата, лениво перебраниваясь, оденется и пойдет на свидание с Повелителем Мух. Так Микла прозвала женский умывальник, размещенный гениальностью инженерной мысли рядом с мусорными баками. Затем ораву шестнадцатилетних варваров ждет встреча с Однояйцовым Близнецом. Коллективная мудрость наградила этим именем бритоголового круглолицего физкультурника карликового роста за неизменную привычку зажимать волейбольный мяч между ног. Во время утренней зарядки неуклюжие девки будут лениво симулировать физическую активность, но одетая в строгий купальник и стройная как игла Микла выполнит упражнения безукоризненно, приковывая к себе взгляды завистниц и озабоченных сексом подростков. На первых ей будет наплевать, но вторым она искренне пожелает мучиться в аду. После этого отряд, поливая сам себя словесной грязью, совершит марш-бросок до места, которое неустанно производило пищу для бесчисленного воинства Повелителя Мух. Поскольку откармливаемый в столовой молодняк упорно не желал потреблять кулинарные шедевры Тети Сталины, то большая часть блюд отправится в мусорные баки. Затем оздоравливающуюся молодежь ждет творческое времяпровождение в кружках по интересам, но избыток сексуальной энергии и недостаток самоконтроля превратит эти занятия в маленькие театры абсурда. Микла проведет это время в библиотеке, перечитывая любимые книжки и слушая Бетховена. После обеда начнется следующий круг ада, наполненный духотой, склоками, унижениями и бранью вожатого – сонный час. Подъем будет подобен освобождению из рабства и Микла вновь отправится в библиотеку, но вскоре свобода предаст ее, ибо после ужина начнутся вечерние мероприятия. Того, кто не будет хлопать в ладоши, лишат сладкого. И Микла будет механично аплодировать, смотря на сцену, но видеть она будет не пошлое бездарное представление, а актеров пляшущих по сцене в раскаленных испанских сапожках. А затем представление окончиться и ее вновь позовет Луна. Уже почти полнолуние, поэтому  серебряный глас ночного светила будет сверкать все настойчивее. Микла отойдет в сторону и будет смотреть на солнце мертвых, ощущая необъяснимый трепет в груди. Серебряные лучи войдут в ее тело, и не останется ни Миклы, смотрящей на луну, ни созерцаемой луны, а только призрачный свет. Кто-то обязательно грубо окликнет ее, разорвав серебряную песню единства, но Микла этого не боится. Призрачный свет защитит ее от окружающей грязи, и Микла спокойно ляжет на свою койку, чтобы погрузится в таинственный мир снов.

 

- Приветики-приветульки! Как сегодня спалось нашей Ледяной Королеве? Как дела у твоего Высочества на любовном фронте?

 

Этот эмоциональный вихрь вырвал Миклу из медитации над миской супа. Она строго посмотрела на Двестидвадцать и встретилась взглядом с её разноцветными веселыми глазами. Из-за многочисленных фенечек и вплетенных в светлые волосы разноцветных дредов Лера напоминала попугая. Микла не любила, когда ее называли Ледяной Королевой, но избавиться от этого прозвища было не легче, чем от собственной кожи.

 

- Пока что меня это забавляет, - холодно, как и подобало ее образу, ответила Микла.

- Врунья! – взвизгнула Двестидвадцать так, что Микла едва не поперхнулась своим завтраком, - я видела, как ты на него смотрела.

 

Микла положила ложку и отодвинула миску с супом.

 

- Я же сказала, что меня это забавляет. Будь мне скучно, я бы перестала общаться с ним еще давно.

- Зря ты так, - сделав забавную гримасу, начала свою очередную речь Двестидвадцать, - ведь каждая женщина должна пережить это. Без любви – все ничто. Все могут любить: собаки, птицы, кошки и даже растения. Люди созданы неполными, и только любовь способна дать им почувствовать свою целостность…

 

Валерию понесло. Микла не стала ее прерывать, хоть иногда она была далеко не в восторге от общества Двестидвадцать. Легче было просто нырнуть в свои мысли и перестать слышать эти бесконечные лекции, чем заставить замолчать это болтливое создание.  Кроме Леры у Миклы не было подруг в этом лагере. Разноцветная и легкомысленная Двестидвадцать прекрасно дополняла строгую Миклу. 

 

- Эй! Ты меня слушаешь? – неожиданно спросила Валерия, вновь возвращая Миклу к реальности.

- Да.

- Ты видела, как во время утренней зарядки на тебя смотрел Вова?

- Нет.

- Я стояла справа от него. У этой дистрофической швабры началась эрекция! Ты можешь себе это представить?

- Вова? Я считаю, что его следовало бы оскопить, - спокойно и холодно ответила Микла.

- Ну, ты даешь! Я бы восприняла это событие в плавках Вовы как комплимент. Этот парень такой худой и малокровный! Вову нужно здорово раздразнить, что б его мизинчик превратился в баклажанчик.

- Мне неприятна его похоть, - довольно резко сказала Микла.

 

Валерия спокойным и проницательным взглядом встретилась с глазами подруги.

 

- Эй, - после пятисекундной паузы вновь заговорила Двестидвадцать, - ты ведь не считаешь секс греховным? Или ты разделяешь взгляды святой инквизиции?

 

Удар Леры попал в цель, ведь Микла всеми силами старалась поддерживать имидж современной и рациональной женщины.

 

- Я? Нет, конечно! Я совершенно не против секса, особенно после замужества. Просто… просто Вова точно не испытывает ко мне никаких теплых чувств, и я к нему тоже. Кроме того, мне нравятся красивые мужчины!

 

- Хорошо! Назови мне киноактера, мысль о котором тебя возбуждает.

 

Микла задумалась. Говорить о том, что у нее не только не было оргазма, но даже не получалось сильно возбудиться, она считала глупым. Единственная знающая об этом подруга Миклы считала ее недоразвитой. Но некоторые актеры нравились шестнадцатилетней девушке с чисто эстетической точки зрения, как нравятся цветы и дети. В детстве она ненадолго влюбилась в героя одного телесериала. Его имя Микла и назвала, несказанно рассмешив Двестидвадцать. 

 

Когда Лера, наконец, взялась за свой суп, Микла задумалась. Данте прошел сквозь девять кругов ада только потому, что у него была Беатриче. Значит, ей тоже нужен кто-то. Микла обнаружила, что Дима-Боксер заинтересовал ее гораздо больше, чем она предполагала. Он был вожаком мальчишек в ее отряде, а поскольку этот отряд был самым старшим, то Дима-Боксер пользовался почти безграничным авторитетом среди подростков. Он был темноволосым, высоким, широкоплечим, с небольшим брюшком. Глаза у него были зеленые, и это нравилось Микле больше всего. Говорил он так же, как и жил – просто и ярко. Как настоящий вождь, он своим примером показывал, как следует «жить по понятиям». В этом ему помогали его приближенные. Честно говоря, Микла была не в восторге от друзей Дмитрия. Артур и Антон были обычной деревенщиной – жестокой, примитивной и вульгарной, но по-настоящему ее пугал только один. Когда-то, из-за его прозвища, Кая прочили ей в женихи. Как звали это существо по настоящему, Микла не знала. Кай больше напоминал призрака, чем человека. Длинные светлые волосы выгорели на солнце и стали совершенно белыми, а взгляд холодных голубых глаз пронзал насквозь. Он был малообщителен, замкнут. Участия в излюбленных развлечениях Димы-Боксера он почти не принимал. Когда-то Кай убил человека. Его действия суд оправдал как самозащиту. Но Миклу волновал не столько сам факт убийства, сколько отношение к нему Кая. Человек способный нарушить самую главную библейскую заповедь так же просто, как и съесть яблоко, определенно не вызывал у нее симпатий. Каю была чужда классическая музыка, классическая литература, он был чужаком для Миклы. Кроме того, Микле постоянно казалось, что Кай хочет уничтожить все живое. Когда ей пришло в голову поделиться этими соображениями с Двестидвадцать, то Лера обвинила ее в паранойе. Ее подруга, как, впрочем, и остальные обитатели лагеря, видела в Кае обыкновенного эскаписта.

 

После завтрака она встретилась с Димой-Боксером. Ни в этот день, ни в следующий Микла в библиотеке больше не появлялась. Мрачный ад постепенно исчезал, погружался в забытье, и Повелитель Мух терял над ней власть. Глаза Миклы сверкали и искрились, она обнимала своего возлюбленного за плечи, заставляла его читать стихи вслух, а затем сердито вырывала у него книжку и звенящим голосом показывала, как это нужно делать «с выражением». Она разрешала ему класть ей голову на колени и рассказывала истории про свое детство. Она смеялась и плакала, отталкивала его, когда он слишком много себе позволял, тут же повисая на его шее. Когда возлюбленный Миклы отпускал в ее адрес очередную шуточку, она сердилась и щипала его почти до крови, после чего с недоумением останавливалась и дрожащим голосом спрашивала, не больно ли ему. На каждом свидании она расчесывала его короткие непослушные волосы, которые определенно в этом не нуждались. Микла, отважно жертвуя пальцами ног, учила Диму-Боксера танцевать вальс. Она делала глупости: постоянно и с воодушевлением, словно собиралась выиграть золотую медаль в состязании безумцев. Влюбленность стала ее спасением от мрачной реальности, от нее самой. Отдав себя другому, Микла словно избавилась от цепей собственного здравого смысла, от собственной мрачности и недовольства. Теперь она жила им, теперь ее жизнь зарождалась с началом свидания и гасла при расставании. Захлебываясь от восторга, она рассказывала все недоумевающей Двестидвадцать. Луна все еще звала ее, но Микла больше не обращала внимания на ее зов, погруженная в свои мысли.

 

 

Однако глас Солнца Мертвых был настойчив, и лунный свет серебряной нитью вплетался в стихи, которые она шила из вечернего сумрака. Эти стихотворения Микла не показывала никому. Большую часть времени она проводила в обществе своих прыгающих мыслей, развлекая себя волнением по пустякам. Проходя мимо мусорных баков, она показывала язык Повелителю Мух, и железный Везельвул отвечал ей яростным гудением, словно меча в Миклу свои жестокие угрозы. Как и подобает королеве, она отвечала врагу дерзким смехом, летя навстречу своему личному богу.

 

Утром тринадцатого дня ненависть пробудилась подобно восставшему из-под земли титану, дикая ярость превратила ногти в когти, а слова – в ядовитые стрелы. Микла сбросила его с себя и шагнула навстречу, сжигая предателя диким взглядом. Он обманул ее, использовал ее доверчивость, он – Дима-Боксер, грязное неотесанное животное! Злоба полыхала пламенем в ее груди, а слезы обжигали щеки. Дмитрий сидел на корточках, забившись в угол подсобки, сжавшись под взглядом разъяренной фурии, бывшую всего несколько секунд назад типичным милым созданием с ангельским характером. Несколько минут до этого события они зашли в подсобную мастерскую столяра, чтобы пошалить. В результате Микла с блаженной улыбкой оказалась под удобно устроившимся между ее ног Димой-Боксером. Несколько секунд они глядели друг другу в глаза, после чего Дмитрию пришло в голову поцеловать левое плечо своей фаворитки. А теперь он, держась за разодранную щеку, с ужасом внимал потоку сложнейших яростных ругательств, которыми одаривала его щедрая Микла.

 

Двестидвадцать после обеда провела разведку, и горькая правда когтями впилась в дрожащее от негодования сердце. Боль, причиненная этим знанием, была подобна наркотической ломке, душа Миклы ныла и стонала. Зайдя в туалет, она в ярости расцарапала собственные груди.

 

- Ты только не расстраивайся, - начала Двестидвадцать, - такое часто случается. Все мужики – скоты. Неделю назад Артур предложил Диме-Боксеру спор: сможет ли наш вождь растопить Ледяную Королеву. В общем, его действительно интересовал только секс. Вот такие они все рыцари на белых конях.

 

Шли часы, а горечь не исчезала, она лишь росла в размерах и поджигала слезы, ручьем текущие из красных глаз. Микла сидела одна и лелеяла свое горе, она нянчила свое страдание как маленькое дитя. Теперь ей казалось, что она до конца поняла смысл пословицы «У первой любви горькие плоды».

 

- Привет.

 

Микла вздрогнула. Ее глаза мгновенно высохли, встретившись с пронзающим насквозь взглядом Кая.

 

- Как ты? – голос Кая звучал так же обыденно, словно он подсел к ней поболтать о пустяках.

- Тебе какое дело? – на грани истерики взорвалась Микла, выплеснув на белоголового смесь из стыда и обиды.

- Не кипятись, - Кай остался спокоен, - возможно ты захочешь отомстить. Я готов помочь.

- Ты…  это тебе зачем?

- Мое дело.

- Больше не твое, раз сказал. Власти захотелось?

- Да, она мне необходима.

- И зачем же?

 

Через десять минут Микла пожалела, что задала этот вопрос. Меньше всего на свете ей хотелось в тот момент услышать перегруженную непонятными терминами теорию идеального общества. Идеализм Платона, эриксоновский гипноз, кибернетика, социальный дарвинизм, практика уринотерапии, национал-социализм – все это было безжалостно поглощено воспаленным мозгом Кая и преобразовано в его личное религиозное учение. Белоголовый оказался чертовым маньяком. Умным лицемером, хитрым демагогом, прячущим за мудрыми словами нечто тёмное, нечто отвратительное. К таким людям, хоть они и были ей омерзительны, Миклу всегда влекла какая-то необъяснимая для неё сила.

 

- Так ты, выходит, гений, которому судьбой предначертано спасти человечество? Избранный?  – неожиданно прервала его путаную лекцию Микла.

- Почти.

- До этого ты не очень активно действовал для достижения своей цели.

- Я ждал.

- И как ты собираешься помочь мне отомстить?

- Руками.

- Зачем тогда тебе я?

- Ты обеспечишь мне оправдание. Я буду защищать тебя от изнасилования.

- От какого еще изнасилования?

- Ты назначишь Диме-Боксеру свидание за мусорными баками после вечернего представления, а я спрячусь рядом. Только он к тебе прикоснется – кричи. Дальше – мое дело.

- Я подумаю.

- Нет времени думать. Решай сейчас.

- Хорошо, я согласна. Но как мне знать, что ты меня не обманешь?

- Даже если я тебя обманул, какая разница? Что ты теряешь? Тогда он просто не придет на свидание. Кроме того, зачем мне тебя обманывать?

- Не знаю.

 - Я тоже. Договорились?

- Хорошо. Но с одним условием. Я хочу, чтобы этот человек остался жив.

- Договорились!

 

 Кай неожиданно улыбнулся ей. Улыбнулся благородно, умно и как-то неискренне, как-то фальшиво.  

 

Следующий час Микла провела, кусая губы. Она наблюдала за Каем, беседовавшим то с Яной-Дровосеком, то с Очкариком, то с Мюллером. Лесбиянка, дианетик и футбольный хулиган – просто замечательное начало для «Дивного нового мира». Кай, вероятно, действительно собирался выполнить свое обещание.

 

Наконец она решилась встретиться с Димой-Боксером. Его глаза смотрели столь невинно, что Микла была готова отказаться от своей затеи, однако боль и гордость заставили ее действовать.

 

- Привет, - сдержанно сказала она.

- Привет, извини я…

- Нет. Это ты меня извини. Я была не готова, вот на меня и нашло. Давай встретимся сегодня вечером, я попробую искупить свою вину.

- Где?

- За мусорными баками. Там нас никто не увидит в темноте.

- Я думал, что ты не любишь это место.

- Да, но там никто не будет шастать вечером.

- Ладно…

- Договорились, - торжествуя, Микла закончила беседу, впервые поцеловав Диму-Боксера в щеку, и убежала.

 

К концу беседы ее бывший возлюбленный уже не казался ей таким невинным. Остаток дня Микла провела за книжкой, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Это дело мужчин – рубить друг друга мечами. Или таких девушек, как Яна-Дровосек.

 

Звезды горели сегодня ярко, призрачный свет лился на землю, пронзая несомую легким ветром летнюю пыль. Луна стала абсолютно круглой, она тоже ярко сияла, рассевая над землей свое загробное величие. У Миклы вновь захватило дух. Сердце плясало безумный танец под аккомпанемент стука в висках, ветер трепал волосы, а Повелитель Мух бесстрастно взирал на сцену. Ветер дул так, что ароматы из мусорных баков не доносились до нее. Когда волнение начало превращаться в агонию, Микла услышала тихие шаги. Она позволила предателю подойти сзади и обнять ее. А затем она услышала собственный крик, увидела белые тонкие руки, толкающие Диму-Боксера в грудь. Но это кричала не она, это кричал кто-то за нее, а сама Микла лишь наблюдала за происходящим. Все выглядело очень странным, происходящее напоминало больше сон, чем явь.

 

Везельвул явил лунному свету дитя. Микла обрадовалась, что в руках у него нет ни бутылки, ни ножа, ни обрезка арматуры, поскольку от белоголового можно было ожидать чего угодно. Кай выглядел собранным, двигался аккуратно. Выдавал его лишь взгляд: насмешливый, безумный. Не проявляя никакой враждебности, он близко подошел к Диме-Боксеру и сказал «Привет». Одновременно с приветствием в глаза Дмитрию полетела пригоршня песка, и Кай резко ударил его кулаком ниже пояса. Рослый широкоплечий парень охнул от боли и тут же получил хук левой в голову. Но через мгновение Дима-Боксер вернул самообладание и ответил Каю прямым левой в скулу. Кай тут же разорвал дистанцию. Хлопок от удара ногой был слышен далеко в округе, Кай вложил в него всю свою дикую ярость. Дима вновь пошел на него с кулаками, но, ловкий как кошка Кай отпрыгнул назад и хлестнул врага левой ногой в пах. Боксер успел закрыть промежность рукой, но Кай, очевидно, уже узнал то, что хотел узнать, поскольку его  глаза вспыхнули еще ярче. Дмитрий, ожидавший еще одного удара ногой, вновь опустил руку, и спустя миг его лицо встретилось с кулаком Кая. Через мгновение Дима-Боксер закрылся от града сыплющихся на него Каевых ударов и ответил белоголовому двойкой в голову. Кай поплыл, но удержался его на ногах. Он выдержал еще одну атаку Димы-Боксера и, разорвав дистанцию, вновь начал бить врага по ногам. Дмитрий налетел на него во второй раз, но Кай прошел ему в ноги и оторвал противника от земли. Они рухнули в пыль, и через мгновение Кай взял на излом левую ногу Димы-Боксера. Раздался хруст, истошный вопль разнесся по округе. Драка окончилась.

 

У наблюдавшей за боем Миклы голова шла кругом от противоречивых чувств, мыслей и эмоций. Одна ее часть видела Диму как некое похотливое чудовище, а Кая…. Белоголовый в тот день напоминал бесполого ангела или дьявола, в гневе сошедшего на землю. Наполнявшая его нечеловеческая ярость, казалось, имела потустороннее происхождение. В душе Миклы зародился какой-то безумный восторг. Подобное наслаждение она испытывала лишь тогда, когда давила пауков. Эта часть сознания девушки горела огнем беспощадной ненависти и желала причинить Диме как можно больше мучений. Другая же часть ее сознания с ужасом глядела на кипящий котел бессмысленной злобы. Откуда у нее могло появиться такое безумное чувство жестокости? Неужели она заразилась от Кая? Зачем она вообще ввязалась в эту глупую авантюру? Вдруг Белоголовый убьет Диму, и она сядет в тюрьму как соучастница? Рядом с бушующим пламенем ненависти начал понемногу зарождаться леденящий душу страх. И даже когда драка закончилась удачно, а все реальные опасности исчезли, этот страх продолжал нарастать, но сейчас она уже боялась не тюрьмы. Нет, причина её ужаса была в другом. Лицо Кая теперь было спокойно. Значит, все это рвущее душу безумие исходило от нее и только от нее. Когда Микла осознала последнее, ужас окончательно вытеснил гнев. Она застыла как статуя, прижав сомкнутые руки к груди.

 

Следующие два дня Микла просто смотрела. Она просто наблюдала за тем, что делает ее разум и тело. Ей пришлось соврать вожатому, что Дима-Боксер действительно насильно принуждал её к соитию, но Кай спас ее. Ту же историю она рассказала и Двестидвадцать. Лера выслушала ее с пониманием, не забыв пару раз повторить свою священную формулу: «Все мужики – скоты».

 

Чтобы отвлечься от внутреннего кошмара она стала внимательно наблюдать за тем, что вытворяли Кай и компания. На следующий день они объявили себя клубом «Ангра-Майнью.

Клуб «Ангра-Майнью» достаточно быстро расправился с конкурентами. Ключевую роль сыграл Очкарик – сынок крупного бизнесмена, крепко дружившего с директором лагеря. Очкарик был невысок, темноволос, печален и отделен от окружающего мира толстыми стеклами квадратных очков. Отец отправил его сюда, чтобы закалить характер трусливого сына, познакомить его с реалиями жизни и очистить голову законного наследника от сайентологической чуши. Поскольку Очкарику было запрещено просить защиты у вожатых, над ним издевались почти все. Яна-Дровосек быстро покончила с этим и в лагере воцарилась поистине нерушимая диктатура: союз шпаги и золота. Микла решила, что суть клуба «Ангра-Манью» лучше всего отображало его собственное название. 

Вечером пятнадцатого дня она встретила Кая, строчившего что-то в своем блокноте. Микла уже в точности знала, какие вопросы она задаст ему. Это знание было наполнено чувством безысходности и неотвратимости. Время пришло.

 

- Привет, - Микла услышала свой голос, и он показался ей чужим.

- Привет.

- Почему ты дерешься? Зачем ты убил человека?

- Просто. Нет какой-либо причины.

- Ты жалеешь о содеянном?

- Люди рождаются и умирают. Я чувствую, что есть такие законы Вселенной, которым следуют все вещи. Ты можешь преступить через любые моральные нормы общества, через общепринятый здравый смысл, через обычные представления о красоте, но ты никогда не сможешь нарушить эти вечные законы.

 

Армия мурашек сделала марш-бросок по спине Миклы и она невольно вздрогнула. В этот момент странные вещи, про которые только что говорил Кай, показались ей простыми и очевидными. Его слова напомнили ей музыку Бетховена.  

 

- Дима был твоим другом. Ты почувствовал что-нибудь, когда предал его?

- Ничего. Я не люблю людей.

- А ты бы хотел? Хотел бы стать по-настоящему близким человеком для кого-либо?

- Не знаю. Мне это никогда не удавалось. К тому же… таких людей как я, ничто не может ранить. Так намного легче жить.

 

Микла вновь вздрогнула. Действительно, так намного легче жить. Попрощавшись с Каем, она отправилась на вечернее представление, избрав самую долгую дорогу к сцене. Нежданные и непрошеные мысли хлынули в голову Миклы. Конечно, так намного легче жить, если ты не испытываешь оргазма. Так намного легче жить, когда ты испытываешь отвращение ко всему, что связано с сексом. Ты никогда не подхватишь сифилис. Не будет нежелательной беременности. Сохранишь девственность до замужества. Сможешь помыкать своим мужем, награждая его половым актом за примерное поведение. Тебя никто не обвинит в разврате. Шатаясь словно пьяная, Микла шла по тропинке, шепотом перечисляя все преимущества своей жизни.

 

На этот раз она очень внимательно смотрела театральное представление, чтобы отвлечься от терзавшего ее хора странных мыслей. После вечерних мероприятий Микла в одиночестве отправилась к своему корпусу. Она перестала думать, и ее зоркие глаза начали замечать в темноте сотни удивительных вещей: порхающих бабочек, парящих пушинок, прыгающих кузнечиков, ползающих жучков. Луна вышла из-за тучи, чтобы встретить Миклу во всем своем величии, и шестнадцатилетняя девушка остановилась, пораженная этой разрывающей сердце красотой. Безмолвие Луны говорило то же, что пытался передать словами Кай, но что стоят его речи по сравнению с этой молчаливой песней вечности? И чего будут стоить попытки Миклы рассказать об этой очевидной тайне? В этот момент Микла поняла, что она разделила с Каем и рай понимания режущей душу музыки луны, и ад легкой жизни без боли. В смятении она вошла в спальную комнату и уснула, едва ее голова коснулась кровати.

 

Микла в серебряных башмачках шла по ледяной пустыне. Повсюду из земли росли бетонные столбы с торчащей во все стороны арматурой. К каждому столбу короткой массивной цепью было приковано недвижимо лежащее на земле животное. Микла коснулась пальцем огромного оленя и поняла, что это просто замерзшая туша. «Кто же мог сотворить подобное?» - с ужасом пронеслось у нее в голове. Но снежная пустошь лишь порывом ветра ответила на ее немой вопрос. Девушка продолжила неспешно шагать, повинуясь непонятному влечению, а снег скрипел под ее ногами. Зимнее солнце ярко светило, но не грело. Микла начала понимать, куда она идет. Это место называлось Сердцем Зимы. Там царили порядок и спокойствие. Наконец она увидела огромную блестящую гору, которая неожиданно выплыла из окружающего тумана. Глядя на нее, Микла содрогалась от ужаса, но не могла остановиться. Ноги словно сами по себе шли к Сердцу Зимы, и чем больше девушка боялась, тем быстрее она туда шагала. Наконец она поняла, что гора – это на самом деле огромная женская статуя из белого мрамора, сидящая на ледяном троне. Микла судорожно вздохнула. Страх перед неведомым сменился леденящим тело ужасом. Она хотела было закричать, но ее челюсть свело судорогой. Она поняла, что сейчас эта каменная дева заговорит с ней. Это понимание прошло по ее телу дрожью. 

 

Статуя медленно и беззвучно повернула голову и взглянула глаза Микле.

 

- Грязь! – голос каменного исполина заставил столбы задрожать, а сердце девушки едва не выпрыгнуло из груди.

- Грязь! – еще громче повторила мраморная великанша.

- Грязная вонючая дырка, из которой мочатся, - продолжила Ледяная Королева, - Бесстыдство. Отвратительные животные с тягой к кровосмешению. Мерзкое бесчестное занятие. Эксплуатация. Грязные похотливые дикари. Срам. Вонь, вонь, вонь и тошнота. Насилие. Шлюхи, уродливые шлюхи. Постыдное желание. Нарушил запрет! Нарушил чистоту! Мерзавец! Казнить его! Предатель! Пытка! Причинить боль, усмирить все животное! Предатель! Грязный изменник! Умри, скотина!

 

Ледяная Королева отвела взгляд, и Микла с ужасом заметила, что великанша теперь смотрит на Диму, который бежит по снегу, затравленно озираясь по сторонах. Его гнали к Сердцу Зимы огромные белые ледяные голуби размером с волкодава. Встретившись взглядом с исполином, Дима-Боксер застыл. Голуби разом ударились оземь и обратились в точные копии Кая в ночной пижаме, держащие в руках обнаженные мечи. Взяв Дмитрия в кольцо, Каи подвели его к ледяному трону и толкнули так, что он упал.  Из-под земли за несколько секунд выросло два бетонных столбика, которые оплели арматурой руки Димы. Они продолжили расти, и через полминуты подняли его вровень с головой Ледяной Королевы. Медленно, грациозно и бесшумно великанша встала со своего трона. В руках исполин держала огромный кнут. Дима-Боксер отчаянно дрыгал ногами и тщетно пытался избавиться от пленившей его арматуры. Белая статуя взглянула на него совершенно безумным взглядом, швырнула кнутовище перед собой и заревела подобно медведю. Засвистал ветер, началась лютая вьюга. Микла не мерзла, хоть и была легко одета, Каи безмолвно стояли, отведя мечи вправо, а вот Дима-Боксер трясся от холода и страха.

 

- Предательское животное! – с нелюдской злобой прокричала Ледяная Королева.

 

Кнут взвился в небо и подобно молнии обрушился на несчастного дрожащего подростка. Дима дико взвыл, из его промежности ручьем хлестала кровь. Кнут вновь оказался в воздухе, с воем описал несколько кругов над головой великанши и хлопнул так громко, что Микла испуганно зажмурилась. Когда она открыла глаза, то Ледяная Королева вновь раскручивала кнутовище вокруг себя, а Каи беспристрастно смотрели на лежащую на земле ногу Димы. Удары сыпались на Диму-Боксера один за другим, и скоро он превратился в истекающие кровью ошметки мяса и одежды.

 

Исполин остановилась и обратила свой взор на Миклу.

 

- Мерзкий торчащий отросток! Безнравственно! Стыд! Грязные испражнения! Уничтожить! Сгноить предателя!

 

Микла попыталась ответить великанше, но ее губы едва шевелились.  Челюсть словно была под наркозом.

 

- Что-что? –  переспросила мраморный титан.

- Ты смешна, - ценою невероятного усилия выдавила из себя Микла.

- Что?!

- Ты – смешна, - громче произнесла девушка.

 

Микла начала обретать контроль над своей челюстью.

 

- Смешна! - прокричала она в лицо Ледяной Королеве.

 

Каи всполошились первыми. Они с опаской смотрели на то место, куда стекала кровь Димы-Боксера. Подростки в пижамах вновь приняли облик голубей и с криками закружились над Ледяной Королевой. Красное пятно начало увеличиваться в размерах, словно его питал бьющий из-под земли кровавый источник. Ручьи темно-красной жидкости забили и из-под трона. Микла поняла, что это, несомненно, была менструальная кровь. Мраморная великанша издала пронзительный визг, от которого у Миклы заложило уши. Сердце Зимы стало превращаться в кровавое болото, и Ледяная Королева начала проваливаться в него. Великанша визжала, выла и рычала, но была не в силах остановить начавшееся. Она взмахнула кнутом и обвила его вокруг стоящего за границами болота столба. Потянув за кнутовище, исполин начала выбираться, но столб сломался, и она продолжила проваливаться под красную землю, которая шевелилась словно живая. Из кровавого болота начали вылезать голые дикарки, которые били мраморную деву каменными топорами и откалывали от нее куски. Обмазанные с ног до головы кровью дикие девушки мочились, совали пальцы во влагалище, смеялись, убивали друг друга и поедали. Вокруг был слышен визг и вой – это пробудились замерзшие звери. Они рвали кандалы, бежали к болоту, пили кровь и совокуплялись. Некоторые из них покрывали дикарок, и Микла с ужасом смотрела на то, как перемазанные кровью девушки наслаждаются скотоложством. Одна из дикарок вышла из болота и подкралась к Микле.

 

«Какое жуткое у нее лицо», - испуганно подумала девушка в серебряных башмачках. Существо протянуло руку к ее лицу, и запах крови ударил в голову Микле. Влажная ладонь легла ей на чело, а несколько теплых капель стекли по носу и по скулам.

 

- Ну вот, - обреченно прошептала Микла, - теперь и я испачкалась.

 

Она открыла глаза, чтобы увидеть спальную комнату для девочек, залитую лунным светом. Микла легко, словно и не спала до этого, подняла голову и огляделась. Было около двух часов после полуночи. Она прокрутила в голове свой дивный сон и, поворочавшись, уснула вновь.

 

Второй раз она пробудилась в предрассветной мгле. Тяжело дыша, Микла пристальным взглядом окинула спальную комнату, но все ее соседки беспробудно спали. Запустив правую руку между ног, девушка с испугом обнаружила там влагу. Однако прикосновение оказалось очень приятным, и Микла смелее надавила пальцем на клитор. Тихо, чтобы никого не разбудить, она принялась аккуратно ласкать пышущую страстью промежность. Когда первые солнечные лучи рассекли серый утренний туман, тело Миклы резко вытянулось и напряглось.

 

Никто из лагерных друзей Миклы не заметил тех перемен, которые пришли к ней на крыльях сна. Но, тем не менее, эта ночь стала одной из наиболее значимых поворотных вех ее жизни. Она продолжила экспериментировать и вскоре перестала чувствовать отвращение к сексу. Окружавшие ее мужчины уже не казались более Микле грязными животными, она даже научилась шутить о сексе. Микла, наконец, полюбила свое тело, оно перестало быть для нее бренной оболочкой. Девушке перестали встречаться люди, кажущиеся ей воплощением абсолютного зла. Битва за битвой она отвоевывала у Ледяной Королевы право жить полноценной жизнью, ощущать все свойственные человеку эмоции. А еще – Микла обрела способность писать музыку. Все созданные ею до этой памятной ночи композиции были неживыми, но победа над Ледяной Королевой открыла ей путь к неисчерпаемому источнику творческой силы. И долгими зимними вечерами, пролетавшими для нее подобно мигу, она билась в ведомых лишь композиторам родовых муках, шаг за шагом строя музыку, в которой сплетаются в пульсирующем ритме добро и зло, свет и тьма, печаль и радость, тепло и холод. 

 

АУЛИНТАН

 

Заметив, как обрюзгшая  продавщица из хлебобулочного отдела пристально смотрит на него выпученными от удивления глазами с почти бесцветной радужкой, Аулинтан криво усмехнулся. Дождавшись своей очереди, он купил тонкие сигареты и, подмигнув продолжавшей таращиться на него толстой женщине, вышел из гастронома, чтобы окинуть царственным взором провинциальный городок. В столице его манера держаться, перстень в форме когтя, странная одежда и взбитая лаком прическа заставляли встречных лишь удивленно приподнять бровь, но в сей бетонированной деревне даже единственный поход Аулинтана в магазин грозил стать газетной сенсацией.

 

Нужно признать, что внешний вид этого странного студента удивлял. Каждый, кто видел Аулинтана, был готов признать, что не спутает его ни с кем. Торс прикрывала лишь жилетка из кожи без рукавов, черные штаны были усеяны красными заплатами, а к высоким сапогам крепились шпоры. Он был высок и довольно хорошо сложен, если не обращать внимания на юношескую худобу. Аулинтан был левшой.

 

Проводив взглядом стройные девичьи ноги, Аулинтан закурил. Он вставил в уши гарнитуру и включил музыкальную композицию, которую его двоюродная сестра назвала бы «дикой, бьющей по мозгам какофонией».  Демонстративно выпустив густую струйку дыма, студент зашагал к дому своей бабушки, находившемуся на окраине городка.

 

Неожиданно на Аулинтана кто-то налетел сзади, схватил его и швырнул на траву. Адреналин хлынул в кровь студента, он бешеным рывком выкрутился из захвата, оттолкнул нападавшего и выхватил из-за пояса охотничий нож. Парень, не успев подняться на ноги, сжался под диким взглядом Аулинтана и закрыл голову ладонями. Взвинченный студент заставил себя отступить на шаг и оглядеться.  Бешеное биение агрессии начинало стихать, и Аулинтан обухом ножа достал из уха удержавшийся наушник.

 

- Убирайся отсюда, - с презрением выдал он и вложил нож в находящиеся за спиной ножны, которые скрывались под жилеткой.

 

Парень выглядел так, словно он вот-вот заплачет.

 

- Хоть бы поблагодарил, - рассерженно упрекнул его налетевший.

 

Аулинтан очень правдоподобно изобразил статую, но скоро ему надоело играть эту неблагодарную роль.

 

- За что?

 

Незнакомец продолжал исподлобья сердито смотреть на столичного студента. Он кивнул в сторону дороги, которую переходил Аулинтан до того, как оказался сбитым с ног. На свежем размягченном летним солнцем асфальте красовались следы торможения. 

 

- Когда в человека врезается мчащийся пикап, то заканчивается это, знаешь ли, довольно печально.

 

У Аулинтана мигом пересохло горло, а взгляд прилип к двум темным полосам на дороге. Студент рисковал жизнью довольно часто, но совершая свои подвиги, Аулинтан ни о чем не задумывался. К нему прилипла слава человека, который ничего не боится, однако мысли о смерти порождали великий страх, на части рвавший его душу. Аулинтан медленно перевел взгляд на своего спасителя.

 

Парень продолжал непринужденно сидеть на траве, смотря исподлобья на незадачливого студента. Спаситель Аулинтана был немного ниже среднего роста и, несмотря на отсутствие развитой мускулатуры, выглядел довольно крепким. Копна русых волос шапкой покрывала череп с широким лбом; черты лица были крупными.  По его манере держаться было видно, что он не очень социален, однако что-то во взгляде этого нелюдимого парня располагало к доверию.

 

- Как тебя зовут? - сглотнув слюну, спросил Аулинтан.

 

Вся театральность студента смылась потоком страха подобно акварельной краске под струями дождя.

 

- Василий.

- А как тебя называют знакомые? Прозвище?

- Я не буду его говорить.

- Тогда как ты подписываешься в сети?

- Рикки.

- Тебе идет это прозвище. Спасибо, что спас меня. Я шел, думал о чем-то своем, а этот ублюдок мог меня запросто размазать по асфальту. В этих наушниках вообще ничего не слышно.

 

Аулинтан протянул Рикки ладонь для рукопожатия и помог ему подняться на ноги.

 

- Мои учителя говорили, что мысли подобны мусору,- отряхнувшись, ответил спаситель.

 

По лицу Рикки было видно, что он немного стесняется похвалы Аулинтана.

 

- Какие еще учителя?

- Шаманы.  Только давай сегодня говорить о другом.

- Хорошо, - пожав плечами, ответил Аулинтан.

 

Студент представился и предложил своему спасителю прогуляться. Рикки уже сказал о себе достаточно, чтобы заинтересовать Аулинтана. У последнего не было банальных товарищей, ибо он везде ценил оригинальность и в первую очередь в своем окружении. Рикки был интересен Аулинтану еще и потому, что, закончив в этом году провинциальную школу, этот башковитый парень умудрился поступить в заграничный университет. Поболтав полчаса о музыке, кинематографе и литературе, новоиспеченные друзья разошлись по домам.

 

Будильник разбудил Аулинтана ровно в половину третьего. Через две минуты окно спальни распахнулось, а его тело легко вспомнило трюк с выпрыгиванием на улицу, который он в последний раз поделывал семь лет назад. Аулинтан оказался на земле и погрузился в дышащую пьянящей тайной ночь.  Своим мягким светом Луна обнимала Землю, а ароматы цветущих растений приятно щекотали ноздри. Это была его ночь, она до краев наполняла чашу его жизни, и Аулинтан был готов испить этот напиток до конца. Он дышал радостью, а сила бурным потоком текла сквозь юное тело. Захлебываясь в утягивающем его водовороте дивных переживаний, Аулинтан побежал к речке. Ему захотелось почувствовать себя волком, и студент завыл на почти полную Луну, поднимая переполох среди сторожевых псов. Смех вырвался из его груди, принося облегчение от дневных забот. Скоро поселок закончился и Аулинтан, переведя дыхание, стал красться сквозь редкий лесок, внимательно выбирая тропы. Луна шептала ему шелестом листьев слова о судьбе, легкий ветерок дразнил ноздри речной влагой, а тьма укрывала его от чужих глаз подобно заботливой матери. Аулинтан вышел на узкую тропинку и, чтобы не споткнуться о торчащие корни, опустился на четвереньки. Он вновь, при помощи протяжного воя, признался в любви ночному светилу, а затем, задыхаясь от восторга, припустился бежать на четырех. Явив себя маленькому пустынному пляжу, Аулинтан понял, что эта ночь его, она принадлежит ему и никому больше.

 

Воздух, вода и лунный свет были едины. Разогретая дневным солнцем река порождала прибрежный пар, жадно поглощающий лучи Солнца Мертвых. Оставив висеть на камышах всю свою одежду, Аулинтан зашел по пояс в текущую воду. Река была богом. Она текла сквозь него, наполняя душу Аулинтана светом отраженных звезд. Река была могуча, ее течение сбивало с ног. Так божество учило людей, река без слов рассказывала Аулинтану древнюю истину жизни. Тот, кто хочет дышать в подлунном мире, должен крепко стоять на ногах. Аулинтан ощущал единство со своим богом. Он играл с водой, нырял и плавал, пока не стал частью Великой Реки, текущей сквозь безбрежные просторы Вселенной.

 

Аулинтан лежал на речном берегу, обратив взор на сияющие во тьме звезды. Мысль о смерти возникла в восторженном разуме внезапно, заставив сердце подпрыгнуть в груди. Если бы не Рикки, то Аулинтан в мгновение ока лишился бы этих бесценных богатств: волнующего душу сияния ночных небес, завораживающего хора ночных запахов, щекочущих тело капель воды. Этот человек спас его жизнь. Мысль о том, что Аулинтан обязан отплатить Рикки, пришла вместе с чувством неотвратимости. И, подобно семени растения, попавшему в плодородную почву, эта мысль принялась быстро разрастаться, чтобы со временем превратиться в идею. Теперь он должен служить Рикки до тех пор, пока цена не будет уплачена. Так поступали настоящие самураи, так должны делать мужчины и таково должно быть решение любого честного человека.

 

Мысли о его спасителе завертелись в голове подобно гигантскому водовороту, который мигом утянул Аулинтана в свои бездонные пучины.  Судьба Рикки – совершить великое деяние. Такие люди, как он, изменяют ход истории.  Сердце Рикки – воистину чистое, он обязательно найдет способ помочь многим миллионам страждущих и обездоленных. Аулинтан беседовал с Рикки всего полчаса, но этого времени ему хватило, чтобы прочувствовать огромную духовную силу своего спасителя. Решение, твердое и бескомпромиссное, было принято. Могучая космическая сила свела их вместе, и теперь долг Аулинтана - следовать за Рикки и помогать ему творить новый мир. В эту ночь студент особо ясно осознавал свое предназначение, которое резко отличало его жизненный путь от мириадов серых судеб.

 

Следующим утром Аулинтан позвонил Рикки, и тот пригласил его к себе в гости. Небольшой двухэтажный домик был со вкусом обставлен старой мебелью. Чуткий нос Аулинтана мигом изучил паутину запахов оплетавшую комнаты. Воздух в таких домах был подобен летописи, умеющим читать он мог многое рассказать про жильцов этого дома, про их домашних животных, про потопы и пожары локального масштаба, про привычки и болезни обитавших под этой крышей. Аулинтан почтительно поздоровался с матерью Рикки, что готовила на кухне. Хозяин тут же завел его в свою комнату, которая жутко заинтересовала студента. Книжные полки украшали странные предметы, сделанные из перьев, костей, ткани, палочек и разноцветных нитей. К стене над столом была подвешена засушенная когтистая птичья лапка. Системный блок был расписан при помощи маркера сложным узором. На полках стояло множество книг, судя по всему, прочитанных хозяином. Диванное покрывало украшали многочисленные изображения волков. В целом, комната выглядела довольно уютно.

 

Поболтав с гостем о пустяках несколько минут, Рикки включил компьютер. Аулинтан вчера пообещал, что поможет пройти хитроумную миссию в одной игре, и Рикки напомнил ему об этом. Столичный студент с блеском выполнил свое обещание и, преисполненный чувства гордости, встал из-за стола, уступая место хозяину. Неожиданно, во время сюжетного ролика, на экране появился старый пикап, мчащийся прямо на главного героя. С криком «Спасайся!», Аулинтан сбил с ног Рикки и они с хохотом принялись бороться, катаясь по старому ковру.

 

- А ты силен, - с удивлением выдохнул Аулинтан, оказавшись на лопатках.

 

И без того раскрасневшийся Рикки еще больше залился краской и привычно уселся на ковер.

 

- Когда-то ходил на дзюдо, - застенчиво пробормотал он.

- Кстати, - вспомнил Аулинтан, - ты вчера что-то говорил про мусор в мыслях.

- Мысли – это и есть мусор. По крайней мере, большинство мыслей. Когда мы ведем внутренний диалог, бесполезно тратиться куча энергии.

- Бесполезно?

- А ты можешь в точности вспомнить, о чем думал, когда переходил дорогу вчера?

- Конечно, нет.

- Тогда зачем они тебе нужны?

- Но не думать вообще – это глупость. Мышление необходимо, чтобы жить среди людей.

- Иногда думать необходимо, а иногда жизненно важно держать ум свободным от мыслей. Просто наблюдать.

- Но мысли сами лезут в голову! От них невозможно полностью освободиться.

- Воин должен научиться контролировать свой разум. Это достигается путем тренировок.

- Воин?

- Тот, кто практикует магию. Этот термин ввел писатель Карлос Кастанеда.

 

Аулинтан вздохнул и вытер пот со лба.

 

- Да, этому точно следует научиться, - серьезно сказал студент, - Я вчера здорово испугался.  Кто знает, может этот водитель - некрофил и использует свой пикап для завязывания отношений с новыми партнерами?

 

Рикки захохотал над шуткой, уставившись в точку на полу, а через секунду засмеялся и его гость.

 

- Вот это действительно страшно, - восстановив дыхание, подытожил Аулинтан.

- Ты боишься смерти?

 

Вопрос Рикки застал Аулинтана врасплох.

 

- Конечно. Это ведь естественно.

- И что ты думаешь о загробной жизни?

- Ну, я, наверное, после смерти окажусь в аду. Туда ведь все попадают, кроме законченных святош. Однако там я не пропаду: подпишу с Люцифером договор о сотрудничестве и буду помогать чертям. Займусь, например, куплей-продажей человеческих душ. Или буду помогать мучить умерших преподавателей.

 

Рикки улыбнулся и, переведя дух, заговорил вновь.

 

- То есть, ты понимаешь, что умерев, ты исчезнешь до конца. Что все, чем ты был, после смерти обратиться в ничто.

- Да, - серьезно ответил Аулинтан.

- Это очень хорошо. Признание собственной смерти – это первый шаг к бессмертию. Ты перестал убегать в иллюзии от этого врага и скоро будешь готов к встрече с ним.

- Тогда в чем заключается второй шаг?

- Обычные люди стараются «не думать» о смерти. Они пытаются забыть про нее. Ты тоже так делал когда-то. Но теперь, вероятно, это получается у тебя все хуже и хуже.

- Это так. Мысли о смерти часто не дают мне уснуть.

- Значит, скоро ты сделаешь и второй шаг. Тогда смерть станет твоим неотвязным спутником. Праздник твоей жизни омрачит оскал черепа. Ты должен будешь назначить смерть своим личным советчиком и жить каждый день так, как будто завтра умрешь.

- И каков же третий шаг?

- Он самый сложный. Нужно понять, что смерть – это обман.

- Ты противоречишь сам себе! Ты же сказал, что сначала необходимо принять смерть.

- Да, принять ее необходимо. Но нужно, кроме этого, осознать еще одну важную истину. Ведь ты вчера испугался не смерти.

- А чего же?

- Ты испугался мысли о смерти. Но не самой смерти. Если бы вчера ты  встретился со Смертью, то уж точно перестал бы боятся чего-либо. Трупы, знаешь ли, абсолютно бесстрашны.

- Так в чем же заключается бессмертие? – после короткого смешка спросил Аулинтан.

- В понимании иллюзорности смерти. Ведь ее нет сейчас. Сейчас ты жив. Есть только мысли о какой-либо опасности в прошлом или о грядущих событиях. А все, что происходит, происходит только сейчас. Вчера и завтра – это только мысли. Когда ты полностью преодолеваешь гордыню, побеждаешь чувство собственной важности, то не остается ничего смертного. Ты живешь в вечном сейчас.

- Перестаешь думать о прошлом и будущем?

- Нет. Просто перестаешь бояться собственных мыслей, поняв иллюзорность времени.

 

На минуту в комнате повисло молчание. Затем Рикки предложил включить другую компьютерную игру. Поиграв полчаса, они вновь принялись разговаривать о музыке. Рикки был удивлен вкусами Аулинтана: тому, в основном, нравились малоизвестные композиции, сильно отличающиеся от любых других аудиозаписей . Часто эта музыка была экспериментальной и не вписывалась не в один из существующих жанров. Создавалось впечатление, что Аулинтан по какой-то причине старается выглядеть радикально отличным от всех живущих на земле. Когда Рикки осторожно сказал своему гостю об этом, Аулинтан, одновременно изучая папку с Риккиными фильмами, рассказал историю про то, как отец зачинал его.

 

- После этого мама сказала, что мое появление на свет будет сенсацией не меньшей, чем рождение Пантагрюэля. Так все и получилось, - закончил студент свой рассказ,. – О! Смотрел как-то фильм про этих жопотрахов.

 

Рикки перевел тему и предложил Аулинтану посмотреть один старый британский фильм. Пробормотав что-то про банальность, гость согласился. Обсудив увиденное, друзья распрощались, и Аулинтан отправился домой.

 

По дороге студент встретил одну старую знакомую, которую он не видел уже семь лет. Галина жила по соседству с его бабушкой; за прошедшие годы фигура светловолосой девчонки стала вполне женственной, а ее обладательница еще не успела выскочить замуж. Аулинтан коротко рассказал о своей жизни в столице, и этих скупых фраз вполне хватило, чтобы охмурить деревенскую простушку.  Следующие пятнадцать минут он в пол уха слушал треп соседки, одновременно разглядывая ее ноги и решая дилемму Гамлета. На одной чаше весов находилась возможность глубоко изучить внутренний мир этой особы, а на другой – необходимость терпеть ее тупость. Когда бьющие потоки красочного описания значительных событий локального масштаба начали иссякать, Аулинтан уже принял окончательное решение и подбирал слова, чтобы завтра пригласить соседку на чашку чая.

 

- А куда ты только что ходил? – неожиданно прервала нить его рассуждений Галина.

- В гости к Рикки.

- К кому?!

- К Василию, который живет напротив магазина хозяйственных товаров.

- Он же гомосексуалист! Сам признался в этом школьному психологу. Как-то раз мои подруги решили проверить Васю и затащили этого чудака на дискотеку. Он голубее летнего неба, девушки его вообще не интересуют.

- Вот как, - почесывая подбородок, задумчиво сказал Аулинтан.

- Приходи ко мне завтра в полдень, угощу чашечкой кофе. Поговорим нормально, чтобы не стоять на улице. В ногах правды нет.

- О чем с тобой говорить? - пожал плечами столичный студент.

- Как о чем? Расскажешь мне про свой университет, покажешь, чему научился, - прощебетала Галина.

- Ты ведь тупая, - с нескрываемым раздражением ответил Аулинтан.

 

Галина стиснула зубы и побелела. Было видно, что она пытается взять под контроль рвущиеся наружу разочарование, но осуществить это похвальное действие ей оказалось не под силу. Бурный фонтан негодования вырвался из глубин подсознания, облачился в избитые матерные выражения и предстал перед оценивающим взором Аулинтана. Поскольку столичному студенту это показалось забавным, через минуту он вновь подначил Галину. Но на этот раз реакция была не столь яркой, и Аулинтан вскоре потерял интерес к разговору. С подчеркнутой вежливостью попрощавшись, студент отправился к дому своей бабушки.

 

- Эй! – крик Галины заставил Аулинтана остановиться и повернуть голову, - а ведь ты, поди, заразился от него! Вот в чем дело оказалось!

 

Аулинтан не смог удержать улыбки.

Поев и перекинувшись парой слов с бабушкой, Аулинтан заперся в своей комнате. Он удобно развалился в кресле и принялся созерцать потолок.  Решение стать гомосексуалистом пришло ему в голову внезапно. Впрочем, во всех остальных поворотных точках своей жизни Аулинтан делал выбор точно так же: быстро, неожиданно для окружающих, по наитию. Внутренний импульс, побуждающий его мозг генерировать подобные решения, Аулинтан гордо называл зовом судьбы. Точно так же он когда-то становился фанатом манги, нацистом, поклонником агрессивных разновидностей электронной музыки, готом и кришнаитом. На этот раз Аулинтан решил совершить подвиг, достойный самурая, бесконечно верного своему господину. Для этого ему понадобилась деревянная ручка от вантуса, которая была достаточно гладкой для осуществления задуманного.

 

В какой-то момент Аулинтан ощутил себя немного не в своей тарелке. Стимулировать свой анус при помощи щедро смазанной детским кремом ручки от вантуза, мастурбируя при этом на икону с изображением Святителя Флавиана, было немного непривычно. Но, верный кодексу бусидо, Аулинтан силой воображения оживил лик православного святого и добился эякуляции. Это оказалось довольно сложным, но студент не искал легких путей. Такой поступок полностью соответствовал духу Аулинтана, ибо нормой для сего дивного юноши было жить за теми гранями, которые обычные смертные переступать не осмеливаются. Преисполненный чувства гордости, студент с помощью влажных салфеток уничтожил последствия осуществленной дефлорации.

 

Ночью Луна позвала его. Аулинтан открыл глаза, разбуженный упавшими на лицо лунными лучами. Его собственное тело показалось студенту необычайно легким. Он выпорхнул из кровати и закружился по комнате под слышную ему одному мелодию. Посмотрев несколько минут в окно, Аулинтан зажег настольную лампу, выхватил из рюкзака альбом с карандашами и принялся рисовать Рикки. Прикусив от усердия кончик языка, он старался передать выражение лица своего спасителя в то мгновение, когда Рикки спросил его о страхе перед смертью. Аулинтан стремился вложить в этот портрет всю необъяснимую легкость, которой наделил его свет Солнца Мертвых. Как монах до конца отдает себя во власть своего божества, так и Аулинтан полностью отдался процессу рисования, растворился в своем творчестве. Через два часа он закончил портрет. В детстве Аулинтан около года проходил в кружок рисования и, став студентом, начал развлекать себя рисованием портретов знакомых. Но все его предыдущие работы были больше похожи на срисованные головы статуй. Этот же портрет был живым. Ощущая в теле легкую приятную дрожь, вызванную ночной прохладой, Аулинтан погрузился в пучины глубокого сна.

 

Рикки пришел после полудня. Аулинтан завел его на кухню, познакомил со своей собакой, угостил чаем и принялся расспрашивать о детстве гостя. Рикки отвечал пространно и уклончиво. Очевидно, младые годы этого угрюмого парня прошли в тяготах и были, по большей части, безрадостны. Через полчаса бабушка студента отправилась на рынок, а друзья остались одни. Аулинтан отвел гостя в свою комнату и включил на ноутбуке комедию с гомоэротичными сценами. Поскольку было жарко, он предложил Рикки снять футболку и сам последовал его примеру. Студент немного боялся. Аулинтану показалось, что страх живет в его коже. Эта абсурдная идея, как ни странно, добавила ему уверенности. Когда Рикки одобрительно рассмеялся над одним эпизодом, Аулинтан прильнул губами к его соску. Гость опешил и хотел было что-то сказать, но студент приложил палец к его губам и продолжил свои ласки.

 

Через полчаса все закончилось. Они досмотрели комедию, и Рикки собрался домой. На крыльце Аулинтан сорвал с губ гостя прощальный поцелуй. Студент не сомневался в том, что соседка неотрывно наблюдала за сценой расставания.

 

Оставшись один, он удобно устроился в кресле и, привычно направив взгляд в потолок, принялся размышлять о произошедшем. Честно говоря, секс с парнем был лишь жалким подобием событий, происходивших с Аулинтаном в девичьих спальнях. Но студента наполняло некое полумистическое ощущение правильности выбора. Он делал то, что предначертано ему судьбой, он нашел свой путь. Мысли приходили и уходили подобно накатывающемся на берег волнам, и шум прибоя океана разума в конце концов убаюкал Аулинтана. 

 

Был день и была ночь. Днем и ночью были встречи. Двое ходили по безлюдным местам и собирали осколки вечности. Так прошло трое суток любви. Аулинтан много рассказывал о себе, и Рикки тоже постепенно начал открываться ему. Иногда этот угрюмый парень рассказывал такие истории, от которых у Аулинтана мурашки шли по коже. Аулинтан много шутил, и они часто смеялись. Смех дарил им облегчение. Рикки стал немного беспечнее и начал улыбаться солнцу. Аулинтан, в свою очередь, сделался более серьезным и заинтересовался поисками смысла жизни. Их отношения пугали обоих. Быть может, именно поэтому эти встречи были для них столь интересны.

 

Солнце на закате было кроваво красным. Оно медленно спускалось к горизонту, окрашивая облака в малиновые и розовые оттенки. Аулинтан докуривал сигарету, держа в руке поводок. Из-за угла наконец-то показались три фигуры. Этих ребят он не знал, но они шли за ним уже довольно долго. Аулинтан щелчком пальца отбросил окурок, прицепил поводок к поясу на манер ковбойского кнута и достал мобильный телефон. Трое подошли ближе. Разглядев незнакомцев повнимательнее, Аулинтан классифицировал их как деревенский люмпен. Его собаки они, вероятно, не видели. Криво усмехнувшись, Аулинтан потянулся. Он давно не развлекался.

 

Они подошли к нему довольно близко, но Аулинтан отступил на шаг.

 

- Что нужно?

- Наряд интересный, - сиплым голосом ответил самый здоровый из всей троицы, - где купил?

 

Аулинтан с дружелюбной улыбкой сказал название интернет-магазина.

 

Здоровяк говорил долго. Он подробно объяснил столичному студенту, что делают в местах лишения свободы с гомосексуалистами. Он детально рассказал Аулинтану, кто такие позеры и как следует с ними поступать. Парень в спортивном костюме основательно изложил свое мнение о внешнем виде Аулинтана, его манерах и, в частности, родителях. Этот джентльмен с серебряной цепью на груди подкрепил сказанное неоспоримыми, с его точки зрения, аргументами. Затем вышеупомянутый почтенный господин, разминая шею, покрутил непропорционально маленькой головой и популярно разъяснил Аулинтану каким процедурам он будет немедленно подвергнут. Проглотив слюну, громила умолк и с ярко выраженным чувством собственного превосходства посмотрел в глаза Аулинтану, который даже не подумал убрать с лица вежливую улыбку. Прошла секунда и через динамик мобильного телефона столичного студента зазвучал отнюдь не мелодичный  голос здоровяка.

 

- Моя мать – прокурор. Даже такой малоцефал, как ты, должен понимать, что это значит.

 

Эти слова Аулинтан произнес медленно и мягко, словно обращаясь к маленькому ребенку. Здоровяк замер. По его лицу было видно, что в данный момент его мозг проводил сложнейшие исчисления, оценивая привлекательность множества разнообразных альтернатив. В конце концов решение было принято, и вся троица, не сговариваясь, сделала шаг вперед. Очевидно, коллективный разум этой компании увидел выход из данной ситуации в уничтожении записанной на телефон компрометирующей информации. Но в этих сложнейших расчетах было упущено несколько важных факторов, например, проворство Аулинтана. Лезвие его охотничьего ножа отнюдь не дружелюбно заблестело в лучах заходящего солнца. Троица остановилась. Самый мелкий из них приказал Аулинтану спрятать «зубочистку», но это высказывание прозвучало неубедительно.

 

Беззвучно, из высоких зарослей придорожной травы вышла Святая Тереза. Это было целиком в духе Аулинтана: назвать в честь знаменитой монахини-кармелитки белую суку питбультерьера со своенравным характером. Тереза Авильская, утробно зарычав, обнажила ряд великолепных зубов, сквозь которые тягучими каплями сочилось милосердие. Судя по всему, на деревенский люмпен это проявление святости произвело неизгладимое впечатление. Вежливая улыбка столичного студента превратилась в безумный оскал. Еще до того, как Аулинтан скомандовал «фас», троица бросилась наутек. Первым Святая Тереза нагнала самого мелкого и трепанула его за икру, заставив растянуться по земле. Через мгновение Аулинтан всадил упавшему нож в правую ягодицу, оттащил от жертвы питбультерьера и погнался за остальными. Не то, чтобы Аулинтан горел желанием путем насилия насадить провинциальным жителям толерантность к сексуальным меньшинствам, ему просто было весело. Во время охоты запах крови бьет в голову, ярость пляшет в кровавых лучах заката, сердце бухает так, что отдается в ушах. Святая Тереза загнала здоровяка на дерево и Аулинтан угостил его придорожным булыжником, проредив и без того немногочисленные зубы. Третьему удалось спрятаться в обширных зарослях колючего кустарника. Аулинтан полез и туда, прорубая ножом себе дорогу и горланя переделанную считалку «Раз, два, три, четыре, пять – деревенщину кончать!», но через несколько минут здравый смысл взял верх над охотничьими инстинктами. Аулинтан сообразил, что кто-то уже наверняка вызвал милицию и ему следует уносить отсюда ноги. Пристегнув поводок к ошейнику Святой Терезы, студент застыл на несколько секунд, просчитывая наиболее безопасный маршрут и, выбравшись из зарослей, побежал к речке. Через полчаса он уже успел принять душ и хлоркой очистил клинок своего ножа. На всякий случай, Аулинтан скопировал аудиозапись в память своего ноутбука. Он сильно сомневался в том, что деревенские парни с криминальным прошлым пойдут писать заявление в милицию, но рисковать не хотел.

 

На следующий день мать Рикки отправилась за покупками, и это стало поводом появления Аулинтана у него в гостях. Пританцовывая от восторга, Аулинтан эмоционально рассказывал о своем подвиге.

 

- А одного из них я поимел в задницу вот этим ножом! - закончил свое повествование столичный студент и помахал клинком перед носом Рикки.

- Ты мог не делать этого, - ответил Рикки, явно не разделяя ликование своего возлюбленного.

- Но они оскорбили меня и хотели напасть!

- Их жизнь и здоровье имеют ценность.

- Но они - животные!

- Даже жизнь животных имеет ценность. Люди должны заботиться о них, создавать заповедные территории.

- Заповедники действительно нужны, чтобы спасти редкие и вымирающие виды, иначе следующие поколения их никогда не увидят. Однако я никогда не слышал, чтобы люмпен заносили в Красную Книгу.

- Жизнь любого существа имеет ценность независимо от того, к какому виду оно принадлежит.

- Почему?

- Потому что звери с нами одной крови. Ведь кроме разума люди имеют еще и животное тело.

- Согласен.

 

Несколько минут друзья молчали.

 

- А как же мы, Рикки? – вновь заговорил Аулинтан, - разве наша жизнь для нас менее ценна, чем жизнь этой деревенщины? Ведь они нападают на таких, как мы.

 

Рикки не отвечал. Сидя на своей кровати, он неотрывно смотрел на волков, изображенных на покрывале. Когда эта затянувшаяся пауза надоела Аулинтану, он с воем бросился на Рикки. Они принялись бороться. На этот раз схватка закончилась тем, что столичный студент обхватил своего возлюбленного сзади и начал лизать его ухо. В этот день они занимались сексом немного дольше. Испытав на прочность кровать Рикки, любовники оделись и решили послушать музыку.

 

Тихая мелодия, подобно осеннему дождю, полилась сквозь динамики колонок. Рикки заплакал.

 

- Только не говори, что ты жалеешь задницу того люмпена, - с деланным испугом сказал Аулинтан.

- Нет. Вчера я узнал, что через день… то есть, завтра я должен ехать. Утром. Сегодня мы видимся в последний раз, - всхлипывая, произнес Рикки.

- Я поступлю в твой университет. Все равно я мечтаю удрать из этой проклятой страны. Мой долг – быть с тобой. Моя жизнь теперь принадлежит тебе.

- Нет. Зачем тебе быть со мной? Ведь ты, в отличии от меня, можешь завести себе девушку.

- Потому что я люблю только тебя.

 

На сей раз никто не осмелился нарушить молчание, повисшее над тихой дождливой мелодией. Они слушали музыку долго, до тех пор, пока не истекло отведенное им время. Мать Рикки наблюдала за тем, как Аулинтан прощается с ее сыном, поэтому они обошлись без поцелуя.

 

Следующие двое суток с момента расставания Аулинтан напоминал сомнамбулу. Он спал, ел, гулял с собакой. Ел, спал, смотрел фильмы. Спал, читал, ел. Аулинтан словно не замечал того, что он делает. Но о Рикки он тоже не думал. Он просто ел, спал и слушал музыку. Если бабушка спрашивала о его самочувствии, то студент отвечал что-то неопределенное.

 

Странные мысли приходили ему в голову перед сном. Вся жизнь пролетала пред его глазами. Аулинтан понял, что всегда избегал душевной близости. Он почти никогда не ощущал тесной эмоциональной связи с друзьями и родичами. Он был довольно социальной личностью, легко находил общий язык с самыми разнообразными  людьми и имел множество знакомых. Несмотря на это, он повсюду оставался чужаком, ни в одной компании ему не удавалось стать своим. Студента никогда раньше не тяготило одиночество, однако теперь это чувство тяжелым камнем легло ему на грудь. Аулинтан старался оправдать свою депрессию разлукой с Рикки, но теперь он утратил веру в собственные объяснения.

 

Когда прошли эти злочасные сорок восемь часов, Аулинтан словно проснулся. Еще никогда мир не выглядел таким реальным. В какое-то мгновение он испугался такого состояния ясности, собранности и присутствия сознания в настоящем моменте. Аулинтан допоздна рисовал в своем альбоме волков. Нарисованные звери глядели на него спокойно и трезво, словно им была очевидна бренность Аулинтановых страданий. В полночь Аулинтан отправился на речку.

 

Повсюду был мрак. Тьма жила своей жизнью и таила в себе страх. Сотканные из неведомого тени были подобны затаившимся хищникам. Аулинтан шел к реке как на войну. Казалось, Луна насквозь просвечивает его тело и душу. Он чувствовал себя голым, он словно лишился всех щитов, ограждавших его от опасного мира духов. Все было слишком реально. Эта простота бытия резала глаз. Аулинтан шел спокойный, чуткий и собранный. Ему даже в голову сейчас не приходило опуститься на четвереньки или завыть. Впереди его ждала неведомая пугающая цель, которой нельзя было не следовать. Ветки и корни не давали погрузиться в мысли.

 

Река была холодна, и в ее глубинах жил страх. Взор Аулинтана замечал тысячи вещей, происходящих вокруг. Все было до боли обыденно, до боли реально. Он твердо стоял на ногах, погрузших в речном иле, и смотрел на полную Луну до тех пор, пока не исчезло все. До тех пор, пока все, даже душа Аулинтана, не растворилось в лунном свете, который являлся самим бытием.

 

Медленно вышел он на берег, растер полотенцем продрогшее тело, оделся, развернул каремат и вновь обратил свой взор к небесам. Несметное войско звезд под предводительством Луны, облаченное в мрак бездонных космических просторов, явило свое молчаливое величие очам Аулинтана. Его мысли, словно устыдившись своей ничтожности, бежали из головы, едва успев родиться. Сон пришел вместе с теплом, Аулинтан наконец-то согрелся.

 

Одно солнце: белое, маленькое и далекое, было в зените, а второе: красное и огромное, лишь недавно взошло. Ноги размеренно ступали по белой глинистой почве, покрытой бесконечной сетью трещин. Аулинтан не понимал, где он и каким образом здесь очутился, но эта изрезанная обрывистыми оврагами местность выглядела очень знакомой.  Студент продолжил шагать, чувствуя, что должен куда-то прийти и сделать какое-то важное дело. Он даже представления не имел, в чем заключается его миссия и в какое место он должен прибыть, но это совершенно не волновало Аулинтана.  Уверенность в том, что в нужную минуту он неизбежно почувствует импульс совершить верное действие, прекрасно заменяла ему знание. А пока путник двигался туда, куда хотелось идти его ногам.

 

Вскоре Аулинтан утомился. Два солнца нещадно пекли его тело, и негде было даже спрятаться от их палящих лучей. Дикие деревья не росли в этом странном месте, Аулинтан откуда-то хорошо это знал. Никаких кустов, никаких деревьев – только трава. Красная трава с жестким, стелящимся вдоль земли, стеблем и мясистым листьями. Куда не кинь свой взор, повсюду, до самого горизонта, поверхность этой дивной планеты раскрашена в красные и белые цвета. Странное место, но вместе с тем очень знакомое.

 

Аулинтана заставил обернуться рев двигателя. Сквозь марево он разглядел мчащийся к нему автомобиль. Студент застыл в ожидании. Пикап подъехал ближе и остановился, но водителя в салоне не было. Да и, скорее всего, этот автомобиль не нуждался в управлении. Прямо из фар самым невероятным образом росли большие живые собачьи глаза. Боковые зеркала отсутствовали, поскольку их заменяли вживленные в блестящий метал уши огромного пса. Посреди бампера Аулинтан с изумлением заметил влажный собачий нос.

 

- Ты кто? – каркающий голос Аулинтана вырвался из пересохшей глотки и повис в знойном воздухе.

- Я – Машина, - спокойным тенором ответило странное существо.

 

Студенту потребовалось примерно полминуты, чтобы обдумать слова пикапа.

 

- Тогда, - сказал Аулинтан, - подвези меня.

Он не сказал, куда ему нужно приехать, поскольку был уверен, что автомобиль и сам прекрасно знает это.

 

- Видишь ли, - ответил пикап, - я не обычная Машина. Я не занимаюсь транспортировкой людей. Вместо этого, я пеку сдобные булочки с маковой присыпкой, начиненные свиным фаршем. Хочешь попробовать?

- А питьевой воды у тебя нет?

- Я не перевожу канистры с водой и другие грузы. Я - машинособака, которая печет особенные булочки. Можно сказать, что я единственный в своем роде. Тебе больше никогда не доведется отведать подобное блюдо. Хочешь попробовать одну?

- Хорошо, - без особого энтузиазма ответил Аулинтан.

 

Автомобиль мягко тронулся, развернулся и задним ходом подъехал к студенту. Аулинтан обратил внимание на вживленный в бампер виляющий собачий хвост. В кузове стояла микроволновая печь, дверца которой приветливо открылась. Студент взял обещанную булочку и поблагодарил гостеприимную машину. Не сказав ни слова, автомобиль сорвался с места и, оглашая знойный воздух диким лаем, понесся по пустынной белой земле.

 

Всухомятку жуя булочку, Аулинтан продолжил брести неведомо куда. Теперь он окончательно убедился в том, что присыпанное маком сдобное тесто довольно плохо сочетается со свиным фаршем. Покончив с этим весьма необычным яством, студент ускорил шаг, поскольку углядел впереди нечто интересное. Когда Аулинтан рассмотрел этот объект получше, он едва не запрыгал от радости. В тридцати шагах от него стоял чудный маленький фонтан. Однако, когда Аулинтан подошел ближе, его ликование несколько уменьшилось в размерах. В фонтане не было воды.

 

- Здравствуй, путник! - звенящим голосом сказало архитектурное сооружение, хотя рта у него не было совсем.

- Привет, - устало ответил Аулинтан.

- Я – Фонтанчик!

- Вижу. Я хочу пить. Можно попросить у тебя воды?

- Нет! Я – особенный фонтанчик. Обычные фонтаны освежают людей струями воды, но я для этого использую музыку. Веселую, живую, бодрящую музыку!

 

В воздухе тут же зазвенела быстрая, легкая и беззаботная мелодия. Аулинтан почувствовал нарастающее раздражение.

 

- Где мне найти воду? – резко спросил он.

- Не знаю, - беззаботно ответил фонтанчик сквозь бодрые аккорды.

 

Аулинтан выругался и вновь отправился в путь. От последующих встреч он уже не ждал ничего хорошего и оказался прав. На трех персиковых деревьях, за которыми так старательно ухаживал Садовник, росли телефоны. Самолетик не собирался летать, зато очень хорошо умел плавать и терпеливо ждал всемирного потопа. Даже Шифанерчик на проверку оказался морозильной камерой для хранения рыбных консервов. Аулинтан страшно устал и его мучила жажда, а идти было ещё далеко. Встретив Кондуктора, дающего всем желающим уроки бальных танцев, студент сорвался.

 

- Да что, черт подери, здесь твориться?! Почему в этом дрянном месте нет ничего нормального?

- Ну… видишь ли, - смущенно отвечал Кондуктор, - это началось с того момента, как Великий Волшебник произнес свое заклинание. С тех пор нет ничего банального на этой земле. Если хочешь, я отведу тебя к Алтарю. Это недалеко отсюда.

 

Немного поколебавшись, Аулинтан ответил согласием на предложение Кондуктора, и они, помогая друг другу, спустились в глубокий овраг.

 

- Иди прямо, а потом – налево. Я буду ждать тебя здесь, - тяжело дыша, сказал Кондуктор.

- Почему я должен идти один? – недоверчиво спросил Аулинтан.

- Только у тебя есть это право.

- Какое право?

- Отменить заклятие.

- А если я встречу там Великого Волшебника?

- Не встретишь. Его здесь нет. Он уже даже забыл, что он произнес это заклинание.

 

Движимый неведомым намерением, Аулинтан отправился по указанному пути. Два солнца ярко горели высоко в небесах, и на земле ничто не отбрасывало тени. 

 

Увидев Алтарь, Аулинтан вздрогнул вновь, и пальцы его правой руки судорожно сжались в кулак. Перед ним стояла старая электрическая печка. Он очень хорошо помнил ее. Когда-то в раннем детстве Аулинтан захотел себе татуировку буквы «А» на ладони. Никто из его ровесников не носил татуировок, хотя многие мальчишки мечтали об этом. Аулинтан решил поднять свой социальный статус, для чего ему и понадобилась эта злосчастная печка. Сделав из проволоки вожделенную букву, он раскалил ее докрасна и крепко приложил к правой ладони. Это случилось в день рожденья его сестры, так что через минуту все родственники оказались на кухне, суетясь вокруг обожженной руки вопящего Аулинтана. Прошли годы, и следы ожога почти исчезли, но все же, если внимательно присмотреться, на правой руке студента можно было различить шрам в форме буквы «А».

 

Медленно, словно завороженный, Аулинан поднял правое предплечье на уровень глаз, развернул его ладонью к себе и осторожно разжал кулак. Шрам в форме буквы «А» выглядел так, словно появился только вчера. С пугающей неизбежностью, Аулинтан понял, что нужно сделать. Он включил конфорку и стал ждать пока метал накалиться. Затем, глядя затуманенным взором на пышущее жаром железо, студент положил на него ладонь. Боль насквозь пронзила все его естество, и Аулинтан закричал, но оторвать руку от раскаленной плиты уже не мог. Одежда на нем вспыхнула и осыпалась пеплом, волосы мигом сгорели, дикий огонь бушевал внутри него. Боль была повсюду, он чувствовал ее каждой клеточкой своего тела.

 

Когда Аулинтан пришел в себя, Алтарь исчез. Юноша стоял в овраге голый и полностью лишенный волос. На нем не было ни единого ожога, кожа стала абсолютно чистой. Шрам в форме буквы «А» пропал без следа. Степенной походкой к Аулинтану подошел Кондуктор.

 

- Свершилось, - тихо произнес пухлый старик, глядя на небо, которое всего за несколько мгновений покрылось облаками.

- Как мне дойти до цели? – спокойным ровным голосом спросил Аулинтан.

 - Ты придешь туда, если отправишься по Дороге Всех Людей. Я отведу тебя к ней.

- Тогда ступай впереди.

- В этом нет нужды, - с гордостью ответствовал Кондуктор и указал взглядом на ноги студента.

 

Аулинтан опустил свой взор вниз и увидел, что стоит в аккурат меж рельсов трамвайной колеи. Сзади послышался звонок и, обернувшись, он увидел, что Кондуктор уже заходит в дверь старого трамвая. Аулинтан без колебаний последовал за ним.

 

Когда студент вошел в насквозь проржавевший и обветшавший салон, он увидел как на информационном табло красными буквами загорелась надпись: «Здесь умирает Время». Трамвай тронулся, и с этого момента Аулинтан не помнил ничего. У него лишь остались очень смутные представления об этой дивной поездке. Каждую секунду он забывал все мысли, эмоции, образы и переживания. Что бы он не увидел, какая бы идея не родилась в его разуме – все постоянно умирало пред ликом амнезии отсекающей, подобно гильотине, прошлое и будущее. Оставались только пропитанные чувством утраты тщетные попытки вспомнить былое и составить представление о грядущем, которые сами были обречены спустя мгновение погрузиться в бездну забытья. Эта поездка выглядела так, словно трамвай тронулся и тут же остановился. Аулинтан безмолвно покинул его и оказался перед обрывом.

 

Дорога Всех Людей пролегала в широком, растянувшемся от горизонта до горизонта, овраге. По ровной белой земле, украшенной бесконечным узором черных трещин, шли путники: мужчины, женщины, дети – все нагие и лишенные волос, размеренно брели они под серым спокойным небом. Иногда вдалеке по склонам оврага аккуратно спускались вниз хрупкие фигурки. Аулинтан последовал их примеру и спокойно влился в разреженный равномерный поток голых человеческих тел.

 

За мудрость было сполна оплачено болью. Душа Аулинтана наконец обрела равновесие. Впереди были люди, люди шли справа и слева, сзади слышались шаги сотен тысяч людей.

 

«Все мы – люди», - подумал Аулинтан, вдыхая легкий ветерок принесший свежесть из неведомой дали, - «И я тоже человек. Все мы – люди. Это и есть то общее, что нас объединяет. Я похож на всех этих людей. Похож, поскольку я – человек».

 

Бесчисленные множества молчаливых попутчиков через десяток шагов стали Аулинтану почти родными.  Хоть они все были безмолвны, но их объединяло какое-то необъяснимое душевное тепло, до краев наполненное пониманием.  Ибо все они были людьми, а человек всегда может понять человека. Все смотрели на Аулинтана как на равного себе. И он, свой среди своих, шел по бесконечной Дороге Всех Людей, ступив на которую он осознал, что сам этот путь и есть целью его путешествия.

 

Солнце взошло над рекой, чтобы десницей из тепла и света положить конец беспокойному сну Аулинтана и извлечь его из бездны мира духов. Через несколько минут на берегу, в лучах ясного рассвета, сидел человек, смеявшийся и плакавший над осколками своей собственной лжи. Это страшное детское заклинание, повторенное сотни раз перед десятками различных алтарей, красной нитью прошло сквозь всю его жизнь, оставив след в каждом деянии Аулинтана. Неужели его увлеченность Рикки была попыткой убежать от боли, которую причиняла эта магия? А  влюбился он именно в Рикки лишь потому, что хотел отличаться от остальных людей? То, что Аулинтан называл голосом судьбы, оказалось обманом, невидимым доселе кукловодом, руководившим поступками юноши. Однако воин спустился во тьму и, во имя правды, сразился с самим собой. На берегу, ласкаемом нежными перстами утреннего солнца, сидел человек, грудь которого судорожно сотрясалась, ибо она была не в силах вынести всю тяжесть дарованной осознанием душевной легкости.

 

Те, кто внимательно наблюдал за Аулинтаном, заметили в нем перемену: во взгляде юноши появился некий голод, свойственный отшельникам, а также истосковавшимся по родному дому людям. Аулинтан возжаждал близости – того человеческого чувства, которое нельзя заменить ни влюбленностью, ни страстью. Более всего была удивлена его бабушка по линии отца, у которой студент проводил это лето. Ранее он никогда не интересовался ни ее сегодняшними делами, ни историями из ее жизни, а теперь расспрашивал ее постоянно и делился своими воспоминаниями. Легкое изумление испытала и Галина, перед которой он извинился за грубость. Когда девушка попыталась задеть его за живое едкой фразой,  Аулинтан посмотрел на нее с неуязвимой открытостью души и перевел разговор на другую тему. Шли годы, и вокруг Аулинтана становилось все больше близких ему людей. Если ранее другом он называл человека, в компании которого можно заниматься всякими интересными штуками, то теперь это слово приобрело для него новое значение. Аулинтан стал гораздо лучше понимать людей, у него появился дар оратора. Через год он, в свободное от учебы время, начал читать публичные лекции на популярные темы. Аулинтан стоял перед морем лиц; он, подобно заклинателям погоды из детских сказок, вызывал то шторм ярости, то сияние любви, то дождь печали. Аулинтан  говорил о тех истинах, которым учила его ночная река, и люди слышали его.

 

ЛИЛИМО

 

День умирал медленно. Солнце тонуло в кроваво-красном небесном океане, а раскрашенные розовыми лучами исполинские облака подобно додревним чудищам невозмутимо смотрели на гибнущий мир дневного света. Эта величественная космическая картина, перечеркнутая все еще жившими на оконном стекле мчащегося поезда слезами недавнего дождя, предстала перед Лилимо, чтобы даровать ему ту щемящую боль в сердце, о которой так мечтают все поэты. Заходящее солнце превратило купе плацкартного вагона в маленький розовый мир. За подсвеченным лучами заката столиком, подперев голову рукой, сидел высокий худой парень, одетый в черные обтягивающие одежды. Прикрытые зеленые глаза Лилимо мечтательно смотрели в окно, а наушники надежно ограждали его от звуков постороннего мира. Его темные волосы растрепались и довольно забавно торчали в разные стороны, а несколько прядей длинной зачесанной на бок челки были  выкрашены в розовый цвет. Студент возвращался в столичное общежитие после летних каникул.

 

Лилимо страдал от легкой простуды и время от времени сморкался в бумажную салфетку. Салфетки он расходовал совершенно не экономно, безуспешно пытаясь строить из использованных бумажных платков некое пирамидообразное архитектурное сооружение. Скоро стена деревьев скрыла от Лилимо красоты вечернего неба, и он со вздохом нырнул в глубины собственного разума. Мысли, наполненные жалостью к себе, в медленном танце закружились по сумрачной зале его души. Вспомнились прощальные слова отца: «Этого бездельника исправит только армия или тюрьма». Но ни в армию, ни в тюрьму Лилимо не хотелось, поэтому он задумался о белом билете. Однако очень скоро он счел, что эти размышления забирают много сил, а посему думать о данном предмете он начнет через два года, когда перейдет на четвертый курс. Лилимо вновь сосредоточился на собственных глубинных переживаниях, и его душевная бездна без труда породила чувство глубокого одиночества. На несколько минут юноша задумался о том, что делать ему с этим бесценным подарком, найдя, по истечению вышеуказанного времени, выход из сложившейся ситуации. Ему, несомненно, была нужна девушка.

 

Лилимо без труда визуализировал смутный образ необходимой ему возлюбленной, и тепло ее объятий тут же наполнило его душу. Но его ювелирная работа с собственной психикой была грубо прервана. Из приятного транса Лилимо вывело похлопывание по плечу, которое осуществила полная раскрасневшаяся женщина бальзаковского возраста. Одеяния сей дамы явно указывали на ее провинциальное происхождение. Лилимо снял наушники.

 

- А ты их соплями скрепи, не жалей строительного материала, - сказала она, тыча пухлым пальцем в следствие творческих потуг Лилимо.

 

Юноша небрежным движением руки сгреб салфетки и засунул их в мусорный пакет. Ничего не сказав, Лилимо аккуратно забрался на верхнюю боковую полку, отодвинул штору, прильнул к оконному стеклу. Два года тренировок сделали свое дело: никакое событие не могло вывести юношу из того душевного состояния, в котором он должен был находится согласно его стилю. Поведение Лилимо всегда соответствовало созданному имиджу, и его уровню контроля над эмоциями мог позавидовать даже Будда. Лесополоса сменилась полями, заставив Лилимо вновь открыться красоте закатного неба, храня в душе спокойное тепло воображаемых объятий идеальной возлюбленной.

 

Через двенадцать часов Лилимо стоял на пороге своей комнаты в общежитии. Из-за того, что весной он забыл написать заявление на имя коменданта общежития, его теперь ждал переезд в иной блок, находящийся двумя этажами ниже. Лилимо воспринял эту весть со спокойствием, достойным даоса. Он подключил плеер к колонкам своего, теперь уже бывшего, соседа и принялся собирать вещи. Когда Лилимо открыл холодильник, он отшатнулся от вырвавшегося на свободу букета запахов. Юноша подумал, что все же следовало послушать совета матери: вымыть холодильник после разморозки и оставить дверцу открытой. Из недр морозильной камеры вырвалась стайка маленьких мошек, с которыми Лилимо вежливо поздоровался, посочувствовав вслух их недолгому веку. Лилимо позвонил один старый знакомый, и он, продолжая собирать вещи для переезда, в подробностях рассказал товарищу о своих невзгодах.  Перенося вещи парень умудрился расколотить часть своей и без того немногочисленной посуды, но воспринял это как несомненно добрый знак. Он давно уже мечтал о новой чашке, которая будет более точно соответствовать его стилю. К полудню он уже успел переехать в новую комнату и отправился в душевую. Когда струи горячей воды без всякого предупреждения стали ледяными, Лилимо воспринял это как повод улучшить свои вокальные данные. Придав своему лицу выражение театрального трагизма, он пропел басом несколько гласных, а потом неожиданно перешел на альт.  Растерев окоченевшее тело полотенцем и высморкавшись на пол, Лилимо драматическим тенором исполнил только что придуманную частушку.

 

Выйдя из душа, Лилимо познакомился с одной из новых соседок по блоку, которой он тут же рассказал о недавних приключениях и получил свою порцию сочувствия. Рассмешив напоследок новую знакомую неприличным анекдотом, Лилимо зашел в свою новую комнату. Ее интерьер выглядел ровно в два раза ужаснее, чем в старой, но это компенсировалось несомненным преимуществом: здесь был только один сосед, который должен был появиться ровно через три месяца. До этого времени апартаменты будут находиться в полном распоряжении Лилимо, чему последний был несказанно рад. Он сходил в супермаркет, поел и решил использовать свой мощный компьютер по назначению: установить новую игру. От монитора и клавиатуры Лилимо не мог оторваться до поздней ночи. Компьютерные игры стали для него чем-то вроде двери, ведущей прочь из этого несовершенного мира. 

 

Когда Лилимо забрался в кровать, он встретился очами с молчаливым взором Луны. Лик ночного светила рывком вытянул юношу из трясины повседневного сна, заставив разум прекратить свое привычное бессмысленное бормотание. Лилимо, несмотря на легкий насморк, не опасался вечерней прохлады, и поэтому оставил форточку открытой. Студент лежал на спине, наслаждаясь кристальной чистотой и незамутненностью всего, что он созерцал. Заснул Лилимо легко и свободно.

 

Она была подобна игре солнечного света, пробившегося сквозь многочисленные ветви высокого дерева. Рыжеволосая и хрупкая, она тихо скользила по коридорам общежития. Из своей комнаты она выходила редко, но покидай она ее чаще – эти редкие встречи в коридоре стали бы не столь ценными для Лилимо. Алиса была невысокого роста, а ее кожа поражала какой-то странной, немного болезненной, белизной. Девушка была замкнута в себе, никогда не здоровалась первой. Для Лилимо ее образ навсегда слился с доносившемся издалека дымком от осенних костров и золотом первых опавших листьев. Говорило это дивное создание тихо и неразборчиво. Однако застенчивой она не была. Соседки прозвали ее Лисой, и это прозвище полностью соответствовало характеру рыжей девушки: она была настоящей хищницей. Скорее всего, привычка бормотать себе под нос свидетельствовала о пренебрежении к собеседнику. Когда Лилимо наблюдал ее непродолжительные беседы с остальными жителями блока, он заметил еще одну странную особенность Лисы. Ее словно раздражали попытки окружающих привлечь к себе внимание, и она старалась как можно скорее оборвать беседу. От Лисы пахло опасностью, чем-то неизведанным и недозволенным. Каждый, кто смотрел в ее голубые глаза, понимал, что за тонкой ширмой внешней тихости, вежливости и уступчивости скрывается огромная, наполненная блещущими молниями, штормовая туча эмоций.

 

Со временем Лилимо начал замечать, что многие вещи Алиса делает таким образом, будто бы она – единственный обитатель общежития. Она довольно громко разговаривала с матерью и подругами, рассказывая им о своем творчестве и приключениях в Сети, нисколько не стесняясь остальных студентов. Лисе как будто было плевать на общественное мнение.   

 

Два дня он не решался заговорить с Алисой. За это время Лилимо успел познакомиться с ее соседками и узнал от них много интересного об этом чуде: Лиса писала рассказы в жанре фентези, она занималась виртуальным сексом с незнакомцами, а по ночам любила гулять коридорами студенческого общежития. Во время одной из таких прогулок Лилимо случилось встретить эту дивную девушку, и сия встреча его напугала. Он услышал тихий загробный шепот, бессмысленный набор слов, в исступлении произносимых зажатым голосом. Подобно несметному воинству термитов, страх пополз по спине Лилимо. Это бессвязные речи повествовали о крови, о клятве, о предательстве, о войне и слезах, о ненависти к породившей людей силе, о древнейшем ужасе, о тайном знаке, о мудром старце, о ребенке и звезде, о Враге, о разделении, о Вечности и времени, о Пустоте, и о Тьме. Она стояла напротив окна спиной к нему и шептала странные слова, обратив свой взор к ночным небесам. Лилимо застыл, не в силах пошевелиться. Эти странные обрывистые фразы, которым нет места под солнцем, вошли в него вместе с лунным светом.

 

Когда она умолкла, Лилимо бесшумной тенью продолжил свой путь к туалетным кабинкам. Ночной мрак уже больше не казался ему таким безопасным и привычным, тьма начала понемногу оживать. Ночь становилась такой же, как и когда-то давно, в детстве. Лилимо усилием воли стряхнул с себя наваждение, помочился и распахнул окно. Сияние Солнца Мертвых обрушилось на него подобно молоту, грудь юноши затряслась. Еще никогда мир не был виден настолько ясно, Лилимо замечал все: танец сотен насекомых, биение собственного сердца, пустоту покинутых улиц, тени ночных фонарей. Безмолвная Луна сотворила слово из света, и все сущее было едино в этом слове. 

 

Через несколько минут Лилимо отправился в свою комнату. Его собственные ноги  казались ему чужими. Лиса теперь сидела на подоконнике, спиной к окну, и, несомненно, увидела его. Юноша, войдя в свою комнату, тяжело рухнул на кровать, чтобы мгновенно уснуть.

 

Следующим утром Лилимо все же решился заговорить с Лисой.

 

- Привет! – поздоровался студент и через мгновение его рот расплылся в немного глуповатой улыбке.

- Привет, - с присущей ей легкой раздражительностью ответила Алиса.

 

Ее поза, ее взгляд и выражение лица явно свидетельствовали о желании как можно скорее закончить этот разговор.

 

- Хотел с тобой поговорить, - словно оправдываясь, начал Лилимо, - откуда ты родом?

 

Лиса назвала город и замолчала, критично разглядывая Лилимо. Тот явно не ожидал такого короткого ответа и думал, что Алиса, в свою очередь, спросит о его родном городе. Но она лишь с нетерпением смотрела ему в глаза.

 

- А… на каком факультете ты учишься? – растерянно спросил он.

 

Лиса вновь умолкла после короткого ответа, снова поставив Лилимо в неловкое положение.

 

- Тогда… пока, - сказал он.

 

В глазах Лисы вспыхнул какой-то дикий, торжествующий свет.

 

- Пока, - криво усмехнувшись, сказала она.

 

Зайдя в свою комнату, Лилимо был готов сделать себе эпиляцию при помощи скотча. Ненависть к собственной персоне, сопровождавшая его большую часть сознательной жизни, теперь была подобна извергающемуся вулкану. Но через минуту настроение юноши резко поменялось, он был готов прыгать от радости. Ведь все-таки она обратила на него внимание! Лилимо с блаженной улыбкой рухнул на кровать и невидящим взглядом уставился в потолок. Через минуту он схватил телефон и позвонил одному из своих многочисленных друзей, чтобы подробно рассказать о терзавших его любовных муках.

 

В следующий раз Лилимо встретил Лису, когда она несла белье в прачечную. Он не решился ничего сказать, и она тоже промолчала, но в ее глазах вновь загорелся какой-то загадочный торжествующий огонек с легким привкусом безумия. Сделав несколько шагов по коридору, Лилимо заметил лежащие на полу трусики. Он замер в нерешительности. Звать? Кричать, чтобы она вернулась? Или догнать ее и вручить ей ее нижнее белье? А не глупо ли это будет выглядеть? Быть может, следует пошутить? А если она обидеться? Мозг Лилимо перебирал различные варианты действий так долго, что момент, когда можно было сделать хоть что-то, был упущен. Юноша аккуратно наклонился и поднял трусики. Неожиданно ему в голову пришло сильное, почти навязчивое желание их понюхать. Из собственного опыта Лилимо хорошо усвоил древнюю студенческую мудрость, безапелляционно утверждавшую, что лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему. Этому совету юноша и последовал. Запах был тяжелый и, вместе с тем, возбуждающий.  Лилимо подумал, что собаки определенно понимали толк в отношениях, но его размышления были неучтиво прерваны чьей-то тяжелой поступью. Лилимо резким движением спрятал трусики в карман своих штанов, опасаясь быть замеченным. Поздоровавшись с полной соседкой, он скользнул в свою комнату.

 

Лилимо аккуратно вытащил трусики из кармана и вновь понюхал их. Тяжелый резкий запах, смешанный с чувством опасности вызвал эрекцию. Ощущение, которое возникает при нарушении границ нормального и дозволенного, подпитывало возбуждение Лилимо. Он лег на кровать и принялся мастурбировать, но его возбуждение исчезло через полминуты, и виной всему было то, что он не мог представить Лису, принимающую какую-либо развратную позу. У Лилимо возникло ощущение, что его прикосновения и животная страсть каким-то образом осквернят ее хрупкое  прекрасное тело. Запах Алисы возбуждал юношу, но мысль о том, что он не достоин касаться ее белоснежной кожи, убивала всякую страсть. Лилимо взглянул на часы и понял, что должен скоро выходить, если он, конечно, хочет успеть на семинар.

 

На семинар он все-таки опоздал и, к тому же, ухитрился провалить элементарный тест. Эта неудача его не слишком расстроила, поскольку на тест выносилось только два бала. Погрузившись в мир своей любимой музыки, Лилимо вернулся в общежитие. Он разделся, чтобы облачиться в домашнюю одежду, но внезапно вспомнил о трусиках. Если он не может заняться даже воображаемым сексом с Алисой, то как ему удастся это в реальности?

 

На сей раз Лилимо был более настойчив и наконец нашел нужный подход к мастурбации. В своих фантазиях он был нежен, ласков и аккуратен с Лисой. Созданная им картина была столь прекрасна, что у юноши в уголках глаз появились маленькие слезинки. Эякуляция наступила мягко, и Лилимо сопроводил ее воображаемым нежным поцелуем в губы. Юноша без сил, не открывая глаз, упал на подушку. Он откинул несколько прядей рыжих волос и вновь поцеловал сотворенный фантазией образ в изящную шею. Лилимо столь ярко визуализировал тепло девичьего тела, что оно показалось ему реальным. Студент долгое время лежал с закрытыми глазами, боясь разрушить сотворенную иллюзию.

 

Остаток дня Лилимо провел, играя в компьютер и беседуя по телефону с друзьями. Его товарищи, выразив свои соболезнования по поводу его жизненных неурядиц, снабдили его множеством инструкций по обольщению, и Лилимо, подумав, согласился с разумностью некоторых из них.

 

На следующее утро, когда он вновь встретил в коридоре Лису, Лилимо чувствовал себя гораздо увереннее.

 

- Привет! – бодро поздоровался он.

- Привет.

- Хочу задать тебе один вопрос.

- Спрашивай.

- Позапрошлой ночью я услышал те слова, которые ты шептала. Это было интересно.

- И чего ты от меня ждешь? Что я буду отчитываться перед тобой за свои действия?

- Нет. Ты когда-нибудь задумывалась о том, как твои ночные прогулки выглядят со стороны?

- Не задумывалась. И как же?

- Сначала я немного испугался, а потом стало интересно. С одной стороны, все это напоминает поведение законченного шизоида. Знаешь, есть такие люди, которые не могут поддерживать эмоциональную связь, избегают близости и эксцентрично себя ведут…

- Знаю, - резко прервала его Лиса.

- А с другой стороны, это напоминает… ну, что-то вроде спиритического сеанса, некое погружение в глубины собственной души. Мой друг увлекается психологией и говорит, что во тьме подсознания можно найти очень забавные вещи. Всегда хотел попробовать, но не хватало свободного времени, да и опасно делать это в одиночку… Ты, должно быть, храбрая?

- Возможно, - лицо Лисы немного потеплело.

- А я – не очень. Хотел к тебе подойти, но боялся, что ты окажешься шизофреником и выкинешь какой-нибудь ненормальный фокус.

- А сейчас что, тебя это больше не пугает?

- Судя по всему, ты вполне адекватна. Но согласись с тем, что ни в чем нельзя быть уверенным на все сто процентов. Этот тезис подтверждает мой опыт общения с собственными друзьями.

 

Лилимо быстро перевел разговор на излюбленную тему: обсуждение оригинальных поступков своих знакомых. Слушая эти истории, Лиса пыталась усмирить приступы смеха, зажимая рот ладонью, но это плохо помогало. Затем Лилимо спросил Алису об ее забавных товарищах, и у девушки тоже нашлось что рассказать.  Они приятно поболтали около получаса, и студент пригласил ее на свидание. Лиса согласилась.

 

Зайдя в свою комнату, Лилимо на ключ закрыл свою дверь и бессильно прижался к ней спиной. Юноша ликовал, ведь он проделал все так, как не смог бы ни один из его учителей. Но его радость была омрачена одной почти незначительной деталью, одним странным подавляемым чувством. Мысль о том, что сегодня он совершил что-то кощунственное, принялась навязчиво стучаться в его разум. На мгновение Лилимо изумился: что он такого успел натворить? Но через мгновение юноша понял. Ведь он только что применил к своей возлюбленной один из тех грязных приемов, которые используют манипуляторы для одурачивания народных масс. Нельзя таким образом поступать с живым воплощением трепещущей мечты, со своей возлюбленной!

 

Лилимо встряхнул головой, чтобы прогнать наваждение. Эта уловка необходима ему лишь для того, чтобы понравившаяся ему девушка пришла на свидание. Его намерения благородны, так что нет никаких причин волноваться по этому поводу. Юноша переоделся, собрал свои вещи и отправился на лекцию. 

 

В тот же день Лилимо решил прогуляться перед сном. Время было позднее, поэтому все улицы были пусты. Одиноко шагая по залитой светом ночных небес алее, юноша начал плести собственное заклинание. Слова понемногу стали складываться в строфы, а строфы – в куплеты нескончаемого белого стиха. Стих лился ровно и свободно, но бывали разы, когда Лилимо запинался, словно что-то мешало ему произнести некое слово, фразу или словосочетание. Это было похоже на какой-то душевный барьер, который никак не мог взять мчащийся конь его поэзии. Лилимо разозлился на себя и вновь стал сочинять бесконечный стих, стараясь говорить быстро и без остановок.

 

«Во мраке черных фонарей

Бегущим, как загнанные псы

Не найти спокойной судьбы,

Все пути ведут к смерти,

А жизнь – страдание.

Дорогу перебежит кот,

Черная мгла скует сердце,

Разверзнется земля,

Вырастет кочка под ногами –

Все закончиться неизбежно»

 

Эти десять строчек, взявшиеся непонятно откуда, напугали Лилимо, но гордость и любопытство не позволили ему остановиться. Он вновь и вновь порождал куплеты из пяти строк до краев наполненные мрачным фатализмом. Бредовые стихи лились из юноши до тех пор, пока его шепот не стал хриплым. Тогда Лилимо вспомнил о том, что двери общежития в полночь закроют на замок, и помчался в свои апартаменты. В эту ночь он долго ворочался в постели, пытаясь хоть как-то увязать эту тяжелую черную насмешливую безысходность его стихов с его же повседневной грустной мечтательностью.

 

Утром следующего дня Лилимо проснулся в предвкушении свидания. На пары ему ехать было не нужно, поскольку в тот день был выходной. Юноша нервничал и решил, чтобы успокоиться, поиграть пару часов в любимую компьютерную игру. Убив время, Лилимо после этого целый час подбирал одежду для свидания, тщательно утюжил ее, возился с волосами и вообще наводил на себя блеск, шепотом повторяя наставления своих друзей.

 

Когда Лилимо постучал в двери, Алиса не заставила себя ждать. К этому времени она успела хорошо одеться, наложить на лицо немного грима и… вновь одеть высокомерную, холодную и нетерпимую маску. Перекинувшись парой слов, они вместе направились к автобусной остановке. Первые несколько минут Лилимо держался просто великолепно, но неожиданно в его голову вновь начали названными гостями приходить странные мысли. Он внезапно подумал, что причина такой отчужденности в поведении Лисы заключается в том, что она почувствовала в нем фальшь, усомнилась в искренности его чувств.

 

Не успели они подойти к остановке, как тут же подъехал нужный им, но тщательно укомплектованный пассажирами всех категорий, автобус. Студенты протиснулись в салон и забились в угол. Повинуясь какому-то непонятному импульсу, Лилимо неожиданно заговорил о любви. Он понимал, что непрерывно производит бредовые предложения в промышленных масштабах, но все равно продолжал инвестировать в сей невыгодный бизнес. Юноша испугался сам себя, ему неожиданно показалось, что у него началась горячка. По крайней мере, чувствовал он себя соответственно: сердце отбивало ритм, подражая барабанщикам из групп, играющих тяжелый рок, тело исполняло танец уколовшегося адреналином невротика, жар сменялся холодом. Со стыдом и горечью Лилимо осознал, что окружающие люди тоже внимают его словам и замолк. Эта экспрессивная речь породила шепот среди пассажиров, а уши юноши раскалились до такой степени что, казалось, в них можно было готовить яичницу. Выражение лица Алисы перестало быть столь отстраненным, но холодность сменилась уже знакомой Лилимо кривой усмешкой и диким восторженным блеском в глазах.

 

Лилимо пал, и пал он столь же неожиданно, как и Троя, столь же окончательно, как и Люцифер. Вмиг он лишился своей воли и стал игрушкой в руках Алисы, которая еще не успела придумать, что же ей делать с этим подарком доли. Сердце Лилимо наполнилось отвращением к самому себе, но даже эта направленная на собственное существо жгучая ненависть оказалась слабее, чем безумная страсть. Падение Лилимо породило у него некое дивное чувство облегчения: теперь он уже не должен был нести неподъемный груз ответственности за свою жизнь, он обратился в безвольную марионетку, покорную воле рыжей судьбы.

 

Высокий статный парень, отмеченный юношеской худобой, и маленькая хрупкая бледная девчушка неспешно прогуливались по аллее под сенью тронутых желтой рукой смерти деревьев. Древние клены, множество раз умиравшие с приходом осени и возрождавшиеся весной, бесстрастно взирали на бесконечное повторение одной и той же истории. Умей эти деревья говорить, они рассказали бы, что будет дальше и что было до этого, а, быть может, поведали нам о доисторических заклинаниях творения, произнесенных неведомо кем и вечно заставляющих двоих искать возможности соединится друг с другом, чтобы создать третьего. Но кленовым стволам не нужны ни слова, ни мысли, поэтому они будут молчать во веки веков, а людям суждено вновь и вновь открывать для себя одну и ту же истину.

 

Они шагали в неловком молчании, которое Лилимо несколько раз старался разорвать комплиментом, но не находил должного отклика. Словно сквозь туман юноше вспомнились наставления его друзей, и он принялся расспрашивать Алису о ней самой. Она отвечала неохотно, с некой слегка наигранной леностью. Однако через некоторое время Лилимо удалось ее разговорить. Тема зашла о ее творчестве, но и тут Лиса больше спрашивала, чем рассказывала сама. Лилимо ощутил страх подобный  ужасу, появившемуся у него во время предыдущей вечерней прогулки. Алиса заставляла его вспомнить и рассказать о тех детских переживаниях, о которых он бы предпочел забыть. В памяти студента, словно против его воли, оживали элементы ночных кошмаров и дивных снов, воспоминания об измененных состояниях сознания, пламенных молитвах, галлюцинациях и ясных пробуждениях.

 

Через некоторое время Лилимо удалось остановить этот пугающий процесс и перевести тему в другое русло. Алиса принялась рассказывать о своем детстве, о доме и качелях во дворе. Однако очень скоро Лиса перехватила инициативу принявшись расспрашивать Лилимо о его семье, и юноша не смог удержаться от хвастовства. 

 

- Так откуда же у твоей семьи появились деньги на прошлогоднее путешествие за границу, дорогой автомобиль и оплату твоего поступления в престижный университет? – неожиданно спросила Лиса. - Ведь твой отец – слесарь, а мать – парикмахер.

- Ну…  как сказать… этому обычно никто не верит, но мы выиграли деньги в лотерею. Правда, большую часть уже потратили…

- Их нужно было инвестировать в выгодное дело, а отдыхать и покупать предметы роскоши –  на полученные проценты.

- Нам так и советовали друзья, но мы не удержались, – грустно пробормотал Лилимо.

 

Некоторое время они шли молча, но через пару минут Лиса вновь принялась атаковать юношу вопросами. По ее лицу было видно, что она критически оценивает поступающую информацию, и Лилимо изо всех старался произвести на нее хорошее впечатление. Однако удавалось это ему далеко не всегда, а лгать он не решался.

 

Так и закончилась их встреча, на холодной осенней ноте. Одарив юношу туманным обещанием свидеться еще раз, Алиса отправилась по делам, оставив Лилимо в смятении стоять на автобусной остановке. Он почувствовал, как осенняя прохлада забирается ему под куртку, поднял плечи и оплел руками корпус. Нужный автобус подъехал лишь через двадцать минут, и Лилимо всю дорогу домой прокручивал в голове некоторые обрывки своего разговора с Лисой, размышляя о том, как же он выглядел со стороны, когда произносил все эти комплименты.

 

Следующие несколько дней время давило на Лилимо так же, как толща воды давит на аквалангиста. Он ждал следующего свидания, и это ожидание было просто невыносимо. Студент решил, чтобы отвлечься, засесть за учебу, но надолго его не хватило. Поэтому он привычно включал свой компьютер, сразу запуская любимую игру. Виртуальная жизнь была подобна приятному сну, а просыпаться Лилимо хотел только ради встречи с Алисой. Подробным описанием своих любовных страданий он постоянно  терзал друзей и знакомых, некоторые из них даже перестали отвечать на его звонки.

 

Наконец они вновь встретились в коридоре общежития, и Лиса предложила воспользоваться компьютером Лилимо, чтобы посмотреть один анимационный фильм. Он с радостью согласился. Со скоростью света прибрав в своей комнате, Лилимо затащил Лису к себе. В этот день девушка  была в приподнятом настроении, поэтому ущипнула его за нос и, когда студент попробовал ответить ей тем же, принялась с хохотом бить Лилимо его собственной подушкой. Очень скоро произошло то, чего юноша хотел меньше всего. Вымотавшись, Лиса решила прекратить экзекуцию и, когда она собиралась положить подушку на место, заметила лежащие на кровати трусики.

- Хотел отдать тебе, а потом забыл, - начал оправдываться Лилимо, сжимаясь под пронзительным взглядом Лисы.

- А как они оказались под твоей подушкой?

- Спрятал, - заикаясь и краснея, ответил Лилимо.

- От кого ты их прячешь? И что ты делал с ними?

- Ни от кого. Я с ними ничего не делал.

На губах Алисы теперь сияла издевательская улыбка.

- Твой нос начал увеличиваться в размерах!

- Я не вру!

- Твой нос растет и растет. Говори правду! Иначе я расскажу всему корпусу о том, что ты воруешь женское белье.

 

Лилимо залился краской и рассмеялся. Постоянно запинаясь, он кратко поведал о своих экспериментах в постели, но Лиса точными вопросами выведала у него все пикантные подробности. Когда допрос был окончен, Алиса рассмеялась. Хохоча, она одела свои трусики на голову Лилимо и вновь ущипнула его за нос. Через пять минут они начали смотреть фильм, смысла которого Лилимо уловить не удавалось. Лиса все время сыпала непонятными словечками и очень сердилась, когда Лилимо не понимал ее. По ходу сюжета она постоянно отпускала шуточки про сексуальный фетишизм, вгоняя юношу в краску. Когда анимационный фильм закончился, Лиса сунула свои трусики под нос Лилимо и, хохоча, выбежала в коридор. Тот помчался за ней, но девушка уже успела юркнуть в свою комнату, оставив его в растерянности стоять на пороге собственных апартаментов.

 

Лилимо закрыл дверь и с такой безысходной яростью впился зубами в свое предплечье, что прокусил кожу. Остановив кровотечение проспиртованной ваткой, Лилимо решил снять душевное напряжение при помощи компьютерных игр. Но даже в этом ему не удалось преуспеть: когда он встал из-за компьютера, то чувствовал себя так, словно его душу пожирали компьютерные вирусы. Ненависть к самому себе наполняла каждое его движение, хотелось кричать и бить кулаками зеркала. К вечеру Лилимо удалось совладать с собой, и он постучался к Лисе, чтобы договориться о следующем свидании.

 

- Давай прогуляемся завтра вместе, - безразлично бросил он, хотя это безразличие далось ему с огромным трудом. 

- Я подумаю, - уклончиво ответила Лиса.

- Решай сейчас.

 

Вспышка ненависти к собственной персоне вернула Лилимо былое достоинство.

 

- Хорошо… Завтра в три сможешь?

- Смогу, - ответил Лилимо, хотя в это время у него должен был быть семинар.

- Отлично. Придумай, куда ты меня поведешь.

- В детский парк.

- Серьезно? Неужели это я тебя вдохновила своими расспросами?

- Ага. Хочу окончательно окунуться в мир детства. Встретимся на остановке возле университета. Давай, пока.

- Хорошо, до завтра, - с непривычно теплой улыбкой ответила Лиса.

 

Лилимо вернулся в свою комнату, открыл окно и принялся созерцать лик Луны до тех пор, пока не продрог. Все его проблемы показались ему чем-то незначительным перед величием небес, и он успокоился. Уснул Лилимо почти мгновенно.

 

Проснулся Лилимо от звонка Алисы. Так как девушке срочно понадобился ее незаконченный рассказ, то она попросила студента постучаться в ее комнату и забрать у соседки синий флеш-накопитель. Поглядев на часы, Лилимо понял, что проспал намного больше, чем рассчитывал. Он выполнил поручение Алисы, помылся в душе, поел, и сел за учебу. Повозившись два часа над рефератом,  Лилимо оделся, собрал вещи в свой старый рюкзак и отправился на свидание.

 

Алиса ждала его на условленном месте и была страшно рассержена, поскольку студент опоздал на десять минут.

 

- У тебя есть хоть какое-то представление о ценности времени? – резко спросила она.

- Прости меня. Я попал в пробку, - попытался оправдаться Лилимо.

- Ты мог выехать раньше, все это можно было предвидеть. Принес то, о чем я просила?

- Да, - ответил юноша и полез в отделение рюкзака, но ничего не нашел.

 

Его пальцы принялись лихорадочно шарить в сумке и то, что Лилимо отыскал там, заставило сердце подпрыгнуть в груди. В результате его поисков в рюкзаке была обнаружена дырка, сквозь которую смогла легко пролезть его ладонь. Алиса с кривой усмешкой уставилась на торчащую из сумки руку.

 

- У тебя есть копия рассказа? – севшим голосом спросил Лилимо и сглотнул слюну, чтобы смочить вмиг пересохшее горло.

- Есть. Ну, ты даешь: не способен исполнить даже такую простую просьбу.

- Я куплю тебе новую флешку.

- Обязательно. Пошли скорее, я начинаю мерзнуть.

 

Они зашли в кафе и Лилимо попытался исправить ситуацию, купив девушке дорогое пирожное. Себе он заказал подешевле и довольно быстро его прикончил. Хотя Лисе понравилось его угощение, она съела едва больше половины. Остатки, естественно, подмел голодный Лилимо.

 

В парке Лилимо вновь принялся расспрашивать Лису про ее жизнь до университета, и на этот раз ему удалось вытянуть из скрытной девушки намного больше. Очевидно, холод развязал ей язык, поскольку говорящий и жестикулирующий человек имеет намного больше шансов согреться. Лилимо молчаливо шагал рядом, внимательно слушая ее истории. Нужно отдать Лисе должное: говорить она умела, хоть и делала это достаточно редко. Речь ее была несколько сложна и, в то же время, довольно изящна. Лилимо подумал, что это хрупкое создание перечитало в десятки раз больше книг, чем он сам.

 

Неожиданно, у Лилимо прихватило живот и он, извинившись перед Лисой, побежал в общественный туалет. Он расплатился с обрюзгшей кассиршей, смотревшей на него полными беспричинной ненависти бессмысленными глазами. В туалете было невероятно грязно, кто-то швырнул клочок использованной туалетной бумаге в тусклую лампу и он прилип к ней. Одна из труб подтекала, пол был залит водой, а воняло здесь так, что у Лилимо закружилась голова. Унитаз был невероятно грязным, поэтому Лилимо встал на него ногами и сел на корточки. В самый ответственный момент белый фаянсовый друг подвел Лилимо: опора под его ногами покачнулась, а правая ступня соскользнула с унитаза. Лилимо смог избежать падения, уперев руки в стенки кабинки, и облегченно вздохнул. Однако его вздох оказался преждевременным, поскольку белые джинсы оказались безнадежно испорчены и влажные салфетки не смогли спасти положение.

 

Лилимо запаниковал, что только ухудшило его положение. Сквозь плотную пелену жгучего стыда он понимал, что может исправить положение удачной шуткой, но юмор требует подняться над ситуацией, посмотреть на нее со стороны. А этого студент не мог, поскольку болото одолевавших Лилимо эмоций было столь вязким, что без труда утянуло юношу в свои глубины. Избегая смотреть прохожим в глаза, парень отправился к своей возлюбленной.

 

- Что с тобой? – взволнованно спросила она.

- Я… я поскользнулся, - тупо уставившись в землю, сказал Лилимо.

 

Лиса увидела коричневые пятна на его штанах и расхохоталась. Лилимо попытался посмеяться вместе с ней, но ничего не вышло. Вместо этого он ощутил горечь и обиду, эти чувства принялись терзать его разум подобно двум коршунам, совершенно лишая юношу способности мыслить рационально.

 

Они отправились на автобусную остановку. Лилимо снял рюкзак и нес его в руке, чтобы хоть как-то прикрыть коричневое пятно на своих белых обтягивающих брюках. Он был настолько погружен в собственные мысли и переживания, что вступил в лужу.

- Ты выглядишь как ничтожество, - сказала Лиса, - немедленно встряхнись!

- Не могу! – жалобно промямлил Лилимо. – Я и есть ничтожество.

- Тогда ты не будешь против, если мы расстанемся?

 

Лилимо ответил молчанием. Его подбородок дрожал.

 

До общежития они доехали, храня безмолвие.

 

- Прощай, - сказал Лилимо устало.

 

Его глаза были потухшими, взгляд стал затуманенным и блуждающим.

 

- Тогда… прощай, - окинув его внимательным взором, ответила Лиса и закрыла за собой дверь.

 

Медленной неуклюжей поступью Лилимо отправился в свою комнату. Он не стал включать свет. Защелкнув замок, юноша устало рухнул на кровать, не снимая ни обуви, ни одежд. Жгучий огонь стыда, ненависти к самому себе и горечи утраты догорел еще по дороге в общежитие. Осталась только пустота: без смысла, без надежд, без радости.

 

Неожиданно Лилимо спросил себя о том, какою бы историю написал, будь он писателем. Сейчас он был не в состоянии придумать сюжет, но точно понимал одно. Концовка его романа была бы трагической. Как же может быть иначе, если вся его жизнь – это бесконечная череда неудач? Лилимо предпринял безуспешную попытку отыскать в своем прошлом хоть один значительный триумф и тяжело вздохнул. Разве достойны такие неудачники, как он, ходить по этой земле? Разве мир без них не станет лучше? Для того, чтобы выбраться из болота поглотившей его депрессии, Лилимо позвонил одной своей давней подруге, но она не стала брать трубку: очевидно его жалобы осточертели девушке.

 

«Любовь – это не аксиома. Любовь - это теорема, и она требует доказательств».  Эти слова неожиданно всплыли и повисли в сумрачном сознании. Вместе ними к Лилимо пришло неотвратимое веление судьбы подвести итог. Театральное представление под названием жизнь сегодня должно было завершиться. Бритвенных лезвий у Лилимо не было, но сохранился острый перочинный нож, подаренный отцом. Не вставая с кровати, он вытащил подарок из тумбочки. Страх отсутствовал. Лилимо, раскрыл нож, неспешно приложил лезвие к левому запястью, закрыл глаза и резанул по венам. Юноша дернулся от боли и несколько секунд не решался открыть глаза. Сердце колотилось подобно птице в раскаленной докрасна клетке. Когда он осмелился взглянуть на запястье, то заметил, что надрез оказался не столь глубоким, как он ожидал. Однако резать вновь у Лилимо не хватило духу. Он свесил раненную руку с кровати, что б кровь стекала быстрей. Веки становились все тяжелее и тяжелее. В охваченном агонией разумом промелькнуло «За что?!». Но ответ так и не пришел.

 

Барабаны били. Они стучали все громче и громче, и Лилимо был сердцем этой чудовищной мелодии, пульсация музыки поглощала его.

 

- Да это же… - прошептал обессиленный юноша, - это же цирк!

 

Цирковые барабаны били теперь совсем громко, их мелодия становилась все более сложной. Усилием воли Лилимо раскрыл глаза. Он лежал в полутемной комнате, уставившись в потолок, который светился своим внутренним тусклым светом. Все предметы в его скромных апартаментах светились, и это свечение было неярким. За окном был безбрежный вакуум, абсолютная тьма, поглощавшая все, а на соседней кровати кто-то сидел, уронив голову на грудь. Лилимо присмотрелся к незнакомцу  более внимательно. Это был клоун. Обычный цирковой клоун: пестрые штаны, оголенный торс, грим, накладной нос. Незнакомец был невероятно жирным, он вызывал у юноши чувство отвращения. Глаза у клоуна были разноцветные: радужка одного ока была голубой, а другого – зеленой. Лилимо с ужасом обнаружил, что не может пошевелиться.

 

Клоун театрально поднял голову, и на его лице возникла страдальческая гримаса.

 

- Ох! – произнес он наигранно-жалостливым тоном.

 

Голос у клоуна был высокий. Лилимо хотел спросить имя незнакомца, но с ужасом обнаружил, что не может говорить.

 

- Ох, - вновь сказал клоун, но на этот раз с едва заметной издевкой.

- Как приятно страдать, - продолжил незнакомец. – Все тебя жалеют! Бедный ты мой, несчастный мальчик. Она ведь тебя бросила. Какая несправедливость! Как жестоко! Теперь тебе будет, о чем рассказать друзьям? Они ведь тебя пожалеют?

 

Лилимо попытался ответить, но он едва смог разомкнуть губы. Грудь юноши судорожно сотрясалась от ужаса.

 

- Ну конечно, они тебя пожалеют! Скажут тебе много утешительных слов. Ведь все твои товарищи обожают неудачников, поскольку на их фоне они чувствуют себя настоящими гигантами. Мой бедный мальчик, ты так несчастен! Но я принес тебе утешение, вкусное утешение. Посмотри на эту конфетку, - сказал толстый клоун, доставая из широких карманов своих пестрых штанов обещанный подарок.

- Ты не можешь даже пошевелиться? – теперь уже явно издеваясь, спросил клоун. – Какой же ты неудачник. А с другой стороны, быть невезучим – это настоящее наслаждение: каждый готов тебя пожалеть, одарить душевным теплом, помочь. Ничего не нужно делать самому, можно жить не напрягаясь. Неудачник – это твоя судьба, мой хороший. Невезучих нужно жалеть, вот я и принес тебе утешительный приз. Кушай на здоровье!

 

 

Клоун неспешно снял с конфеты обертку и затолкал угощение в рот Лилимо. Конфета пахла фекалиями и на вкус была просто отвратительна. Юноша выплюнул ее и скривился, а клоун зашелся в диком хохоте. Лилимо разозлился, и ненависть помогла ему победить страх.

 

- Кто ты такой? - произнес студент заплетающимся языком.

- Я? Твой друг детства. Зови меня просто Клоун.

- Изыди!

 

Клоун вновь схватился за бока, давясь истеричным смехом и вращая безумными глазами.

 

- Я, - набравшись смелости, вновь заговорил Лилимо, - не неудачник!

- Ох! – еще громче захохотал клоун. – Ты – ненеудачник. Настоящий ненеудачник!

- Я стану успешным человеком! – в ярости выкликнул юноша, и в комнате повисла тишина.

 

Вместе с тишиной пришел и страх. Теперь выражение лица Клоуна стало серьезным, но глаза сохранили былой безумный блеск.

 

- Отец, - медленно произнес он. – Твой папа будет недоволен. Он хочет, что б ты был неудачником.

- Не хочет! – закричал Лилимо.

 

Силы начали возвращаться к студенту.

 

-  Хочет. Таково его истинное желание. Ты сам смотрел ему в глаза и знаешь, что это правда. Ты должен постоянно терпеть неудачу. Так делали все мужчины в твоем роду. Такова твоя судьба.

 

В комнате воцарилось абсолютное беззвучие. Клоун смотрел на Лилимо, скрежеща кривыми зубами. Внезапно толстяк вновь расхохотался и, приплясывая на месте, зачерпнул из кармана пригоршню дерьма.

 

- Ах ты, мой бедненький мальчик, - с издевательской нежностью проворковал толстяк, обмазывая щеки Лилимо вязкой липкой жижей, - ты, конечно же, любишь своего папочку и будешь его слушаться. Будешь невезучим, будешь страдать, и все будут тебя жалеть. Это ведь так приятно!

 

Ярость: дикая, ослепительно сияющая, голодная – ледяным пламенем зажглась в душе  Лилимо и наполнила все его существо силой. Страх, отчаяние, воспоминания наполненные жалостью к себе – все было пожрано бушующими языками праведного гнева. Теперь человек признал ужасную правду, увидел свое истинное лицо и получил право восстать против сил тьмы. Священное сияние полилось из его ноздрей, глаз, рта, раны на запястье; стены и потолок вспыхнули ярким светом, гоня прочь мрак.

 

Лилимо схватил плешивого толстяка за кучерявые волосы и размозжил нос Клоуна кулаком. Враг в ужасе бежал, вышибив дверь плечом, а юноша рывком вскочил на ноги. Его тело стало легким, словно было соткано из пушистых снежинок, и могучим, подобно бенгальскому тигру. Одежды Лилимо сияли, следы дерьма и кровавые пятна исчезли. Лужа крови на полу превратилась в нечто, напоминавшее холодное жидкое серебро. Юноша коснулся этой субстанции пальцами, и она зашевелилась, вытягиваясь в длину. Жидкость принялась отламывать и поглощать куски паркета, чтобы через несколько секунд превратиться в копье с длинным острым наконечником и древком, покрытым сложной вязью серебряных нитей. Лилимо взял оружие в руки, и оно воссияло, гоня прочь мрак и рождая длинные тени.

 

Но в коридоре была тьма, голодная черная бездна, что пожирала свет. Враг был силен, Лилимо чувствовал его мощь. Каким же могуществом должно обладать существо, многие года руководившее из мрака всеми, казалось бы, свободными поступками юноши и постоянно питавшееся его энергией! Эта тварь была гораздо древнее, чем Лилимо, старше его деда. Испокон веков она пила кровь его рода. Теперь юноше предстояло сразиться с этим омерзительным ужасом, и сердце трепетало в страхе. Едва не плача, герой шагнул за порог своей комнаты прямо в пасть вечного мрака.

 

Тьма попыталась задушить его, но рассыпалась, разрезанная сиянием копья. Стены и потолок просторного коридора общежития начали излучать тусклый матовый свет. Враг ждал, широко расставив ноги. Клоун, как будто, увеличился в размерах: он стал подобен гиганту. Его предплечья превратились в длинные изогнутые клинки из черной стали. Также изменились глаза врага: у толстяка больше не было разноцветной радужной оболочки, как, впрочем, и белков. Из глазниц Клоуна глядела первородная тьма. И он больше не улыбался.

 

Холодная ярость вновь вспыхнула ярким огнем, ее свет полился сквозь Лилимо. Этот гнев был не просто чувством, казалось, он был чем-то материальным. Пламя дикой священной ярости стало оружием юноши, стены комнаты воссияли его жаждой победы. Описывая кончиком копья круги,

 

Лилимо стремительно налетел на Клоуна. Гигант оказался подвижным, манерой биться он больше напоминал медведя. Враг невозмутимо отражал молниеносные выпады юноши, наполняя пространство своей тяжелой давящей темной злобой. Никогда еще Лилимо не желал победы так страстно, никогда он еще не боролся с такой отвагой и упорством. Юноша бился так, как бьется волчица защищающая свое потомство, нападал так, как нападает обезумевший от голода рысак. Он жалил и подрезал своим копьем, укорачивался от ударов врага и бросался на него вновь, яростно уничтожая тьму. Из ран Клоуна тек сам мрак: черный густой дым полз к потолку, оставляя на побелке следы гари.

 

Лилимо налетел на противника с особой лютью, он сделал широкий выпад, ударив наконечником копья оземь так, чтобы оно отскочило вверх и вонзилось в живот врагу. Для Клоуна эта атака оказалась неожиданной, он не смог ее отразить. Тьма полилась рекой из проколотой брюшной полости, толстяк взвыл. Лилимо издал пронзительный боевой клич и стремительным выпадом направил острие в грудь гиганта, метя ему в сердце…

 

Все случилось внезапно. Как же сильно было это порождение мрака, столь долгое время обитавшее во тьме его души! С ловкостью, невероятной для столь массивного тела, гигант развернул корпус, пропуская колющий удар мимо себя, и мощным ударом сломал украшенное серебряными рунами древко, заклинив его меж своих рук-сабель.  Наконечник с печальным звоном ударился оземь. Сохраняя тяжелую плавную грацию, гигант молниеносно сократил дистанцию и занес один из своих клинков над головой Лилимо, чтобы развалить тело юноши от плеча до таза.

 

Однако этого удара врагу нанести было не суждено. Обломок копья мощным толчком вошел Клоуну в горло и заставил его утратить равновесие. Гигант оступился и упал оземь, но упал мягко, как падают большие медведи. Оставаясь на безопасном расстоянии, Лилимо пронзил ногу врага сломанным древком, не давая противнику подняться. Раны Клоуна были смертельны, черный густой дым рекой струился из порезов и проколов.

 

- Разве ты не знал, - произнес Лилимо громким звенящим голосом, и сияние стен стало ослепительным, - что человеческая воля способна обратить поражение в победу, недостаток – в превосходство, а слабость – в силу?

 

Вопрос юноши остался без ответа. Свет становился все ярче, и вскоре в нем растворилось все.

 

Человек открыл глаза, чтобы увидеть мир. Это был новый человек и чистым взором смотрел он на новую вселенную. Рождение прошло в страшных муках, человек отважно сражался за право увидеть солнце. Он отвоевал у тьмы свое право на жизнь, выиграл смертельную битву и теперь, весь измазанный кровью, встречал свой первый рассвет.

 

Тот, кто, пусть даже во сне, познал таинство борьбы до последней капли крови, никогда более не сможет со спокойной душой жить половинчатой жизнью. Отвратительнее всего было смотреть во время случайных встреч в глаза Алисы, которая помнила его былой позор. Жгучее чувство стыда стало пламенем кузницы его духа, в котором Лилимо добела раскалял свою душу и ковал себя нового. Он взялся за учебу и в следующем году стал лучшим учеником университета. Через неделю после той ночи Лилимо начал ходить в секцию карате, а через два года занял призовое место на областных соревнованиях. Нельзя сказать, что из жизни Лилимо, как часто бывает в сказках,  исчезли все неудачи, но после каждого падения он вставал и продолжал двигаться вперед. После той битвы в сердце ночного кошмара Лилимо навсегда прекратил жаловаться на свою жизнь и, как он заметил намного позже, его перестало тянуть к совершению всяческого рода глупостей. Кроме того, победа над привычкой рассказывать окружающим о том, каких мук ему стоило какое-либо достижение, привела его к еще одному интересному открытию. Как оказалось, наибольшим авторитетом пользуется человек лишь в том случае, если окружающие считают, что даже самые значительные победы даются ему легко. Лилимо понял, что если никому не ведомы пределы его возможностей, то для людей его способности будут выглядеть безграничными. В серебряном сиянии сотворенного из собственной крови копья он увидел путь к ясности сознания, к единению со всем сущим. И Лилимо шел по этому пути: сквозь кровь на ринге, сквозь боль в мышцах, сквозь головокружение от недосыпания, сквозь бессмысленность бытия и сквозь страх смерти. Какие бы трудности ему не встречались, он неудержимо следовал за отблесками чистого света, увиденного этой ночью.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Дети Луны – это сомнамбулы, бредущие долиной мрака собственной души. Детьми Луны на Африканском континенте зовут альбиносов. На зыбких землях человеческих мифов Солнце Мертвых дает жизнь упырям и вурдалакам. В холодном сиянии ночных небес оживает все странное, все ненормальное, все то, чему нет места в дневном свете логического мышления.

 

Разве человеческим поступкам свойственна совершенная рациональность? Истории Миклы, Аулинтана и Лилимо доказывают обратное. Люди умеют столь нерушимо верить в разумность собственных действий, что им даже удается обратить в свою веру друзей и близких. Мы все – безумцы, которые негласно договорились не замечать самообмана окружающих. Человек – это марионетка в руках невидимого беса, который спрятался во мраке и, посмеиваясь, тянет за тонкие нити, внося свою лепту в каждый наш «разумный выбор». Однако, открывшись новому духовному опыту, человек может столкнуться как с надрациональными высокими переживаниями, так и с дорациональным миром магических образов. Последовав сверкающему зову Луны, мы обретаем возможность познать настоящие мотивы наших действий, встретиться с самими собой.

 

Истории Детей Луны различны, но в первую очередь следует обратить внимание именно на их подобие. Все три рассказа имеют схожую сюжетную структуру: герой освобождается от бремени повседневных хлопот и переживает мимолетные вспышки мистического единения с природой, влюбляется и расстается с любимым, впадает в депрессию и находит ответы на свои вопросы во сне. Ежедневная суета – это очень комфортное место, где человек легко может спрятаться от своих внутренних проблем. Часто ли опаздывающего на поезд человека посещают высокодуховные мысли? Склонны ли тонущие в пучине бытовой беготни люди заниматься самоанализом? Лишь оставшись наедине с падающими сквозь вечность осенними листьями, мы становимся способны слышать безмолвные речи Вселенной, которая говорит на языке бессмертной красоты. Лишь остановившись и поднявшись над суетой человек способен задуматься над своей жизнью и задать себе тот вопрос, который больше всего он боится услышать. У каждого этот вопрос свой, и только ответ на него способен исцелить страждущую душу. Но за мудрость нужно платить болью. Именно поэтому мы бежим от самих себя в бессмысленное мельтешение быта и прячемся среди пустых развлечений.

 

Можно решить, что стоит человеку перестать суетиться, как он тут же достигнет просветления. Но не тут-то было! Влюбленность –  еще один проверенный способ убежать от боли, которую причиняют нерешенные внутренние проблемы. Механизм действия этого чувства на центральную нервную систему очень схож с эффектом от употребления алкоголя. Разумеется, влюбленность не решает никаких душевных проблем. Но она прекрасно помогает о них забыть. Если сравнивать влюбленность с простудой, то она заражает людей с таким ментальным иммунитетом, который ослаблен наличными системными дефектами психики. Итак, связанное с влюбленностью сужение сознания легко поможет избежать нежданной встречи с теми порождениями собственной души, которые имеют обыкновение появляться лунными ночами.

 

Но диктатура Амура, как правило, недолговечна. Когда романтическим фантазиям приходит конец, герой остается наедине со своими личными монстрами. Он сбит с толку и напуган, поскольку начинает осознавать собственное безумие. Бежать больше некуда. Луна настойчиво зовет героя за пределы рационального и уже не остается сил противиться ее зову. Пришло время для путешествия в страну ужасных великанов и древних заклинаний, химерных чудовищ и острых клинков, обжигающих языков пламени и пронзающего ветра ледяных пустынь. Подсознание говорит на языке снов и теперь его голос будет услышан. Там, глубоко под привычной поверхностью логического мышления, в мире гротескных мифических существ герой найдет ответ. Это осознание, несомненно, шокирует его, изменит его сущность. В мире снов светит Солнце Мертвых, поэтому войти туда можно лишь умерев, а выйти – лишь родившись заново. Человек вернется в мир дневного света, но он уже никогда не будет таким, как прежде. Итак, решение глубинных внутренних проблем требует от героя умения слышать свой настоящий голос в темных пещерах беспокойных сновидений. 

 

Три рассказа имеют подобное строение сюжета, однако у них так же есть множество сугубо индивидуальных особенностей, обусловленных различными характерами персонажей. История Миклы – это сказ о девушке вернувшей себе то, что причиталось ей по праву крови. Во мраке ее души обитал страшный тиран, множество эонов назад решивший уничтожить порочную страсть. Когда ему это не удалось, диктатор в бессильном гневе произнес заклинание, которое объявило похоть несуществующей. Но главное правило магии гласит:  «Над нами властно то, чего не существует». А посему это заклятье породило жутких демонов, могущих вселяться в тела других людей. Микла не чувствовала похоти. Ее собственная страсть выглядела как чужая. Она жила в ужасном мире, полном отвращения к окружающим, которых она наделила своей «несуществующей» порочностью. От этой неприятной реальности Микла и бежит во влюбленность. Не случайно одним из основных жизненных приоритетов ее возлюбленного есть секс. Миклой движет стремление если не вернуть утраченное, то, хотя бы, найти заменитель. Однако гнев внутреннего тирана героини разбивает ее увлечение на мелкие осколки и на сцену выходит Кай. Кай – это жертвенный нож в руках Ледяной Королевы, которым она убивает Диму-Боксера. Но разве можно закладать на алтарь невинных? Тиран совершил непростительную ошибку, и кровь Димы растопила холодные оковы древнего заклинания. В конце истории Микла, пройдя сквозь ужас и холод, обрела право быть настоящим человеком. Человеком,  которому ничто человеческое не чуждо. Если внимательно поглядеть на любое общество, то мы увидим множество эдаких «беспорочных» ангелов, постоянно обвиняющих посторонних во всех смертных грехах. Ноша безумия такого херувима во плоти тяжела, а избавление требует от него смелости сразиться с личной Ледяной Королевой. 

 

Итак, идея доказанная Миклой ясна. Но кто же такой этот Аулинтан? Ведь нимб однозначно ему не к лицу. Кто он? Аулинтан – это чужак в чужой стране. Это панк среди готов. Это мусульманин в синагоге. Это ортодокс среди реформаторов и реформатор в обществе ортодоксов. Куда бы он ни пришел – ему нигде не суждено окончательно стать своим. Страх потери индивидуальности не дает Аулинтану ощутить близость к кому-либо. Хотя герой и не признается в этом самому себе, его мучит жажда эмоциональной связи, дружбы, искренней любви. Чтобы убежать от этой боли, Аулинтан сломя голову бросается в новое увлечение. Влюбленность плохо подходит для того, чтобы заполнить собой пустоту в душе героя, но потерявшись в дебрях собственных романтических фантазий можно легко забыть о нехватке душевной близости. Когда же это театральное представление подходит к концу, Аулинтан вновь остается наедине со своим безумием, которое теперь так очевидно, как никогда прежде. И тогда герой пускается в путешествие по планете своего подсознания, чтобы разрушить детское заклинание и пройти по Дороге Всех Людей. Аулинтан побеждает свой страх и обретает шанс стать своим среди своих. Куда не кинь свой взор – повсюду увидишь множество личностей, прячущихся от близости в индивидуальных мирках своих фантазий. Они не граждане, а состоящие из одного индивида нации. И стать человеком среди людей – величайший подвиг для таких одиночек.

 

Аулинтан завершил свое путешествие по Планете Двух Солнц. Какой же победы над собой требует жизнь от Лилимо? Ответ прост: обрести умение побеждать. Но как достичь успеха в борьбе против собственных демонов, когда  твоя единственная судьба – поражение? Как разорвать этот проклятый замкнутый круг? Очевидно, что необходимо сверхнапряжение, только героическим рывком можно взять этот барьер. Разумеется, что после данного рывка необходима длительная работа для достижения окончательного триумфа над своей душевной слабостью. Но главной трудностью является именно это неизмеримое волевое усилие, эта трудная жертва. И трудна она в первую очередь потому, что отказываться приходиться от дьявольски привлекательной жизненной стратегии. Разве неудачникам нужно нести на себе тяжкое бремя зависти? Мало ли на земле людей, готовых помочь терпящему бедствие? Если способные и успешные обязаны многое делать, то не легче ли быть невезучим? Таким образом, статус вечного горемыки позволяет вести довольно комфортную и легкую жизнь паразита. И неосознанно приняв такую стратегию в раннем детстве, человек продолжает неосознанно следовать ей всю оставшуюся жизнь, постепенно теряя все, что ценит и любит. Свою программу выживания неудачник обязательно передаст и детям, если они у него, конечно, будут. Ведь Лилимо получил свое проклятие в наследство, однако сила его духа позволила ему подняться над обстоятельствами и преодолеть свой порок. Мы все знаем людей, обожающих рассказывать о своих неудачах. Наша жалость – это пища для таких невротиков. Однако некоторые из них способны, подобно Лилимо, в самое сердце поразить внутренних демонов и достичь истинного величия. Такой победитель, несомненно, достоин называться Человеком с большой буквы.

 

История каждого из Детей Луны самобытна и, в то же время, эти три рассказа много общего, поскольку их объединяет одна идея. Наша картина мира лишь кажется нам естественной, наши действия лишь стремятся выглядеть рациональными, наши искренние эмоции лишь пытаются влезть в костюм адекватности. Истинные причины нашего поведения зачастую невидимы для нас, они скрываются во мраке нашего подсознания. Эта ложь причиняет нам боль, от которой мы стремимся убежать в суету, во влюбленность, в алкогольное опьянение. Однако последовав за сверкающей мелодией лунного света, мы способны, держа в деснице Меч Правды, спуститься в мир первородного мифа и древней магии, чтобы познать самих себя и преодолеть свою слабость. Каждому из нас дано стать написать собственную легенду, совершить неповторимое и величественное Путешествие Героя.